«В книге идет речь об очень странных и необычных вещах. Это настолько шокирует, что не хочется верить... Будьте готовы к тому, что после чтения ваше привычное мировоззрение рухнет».
Цитату я взяла у популярного автора, имя которого не называю, потому что похожие «секреты» вы найдете и у других эзотериков и психологов, предлагающих за приличные деньги различные тренинги и методики исполнения желаний и сознательного «управления реальностью». Не знаю, как других читателей, но меня названная выше книга не шокировала, и мировоззрение мое не рухнуло.
Наоборот! Книга подтвердила то, что я впитала в прямом смысле «с молоком матери», потому что мама моя от природы умела силой мысли влиять на окружающий миром так, что он охотно поворачивался к ней лучшей стороной… Так бывает! И не всегда нужно тратить силы и деньги на освоение новомодных тренингов – сначала попробуйте приглядеться к своим близким людям, к родственникам и друзьям: а вдруг у них тоже есть такое интуитивное умение? Тогда проще всего учиться «управлять реальностью» у них – на живом примере. Или у своей собственной души, которая откроет вам гораздо больше секретов, чем любая книга или тренинг, если вы научитесь слушать прежде ее, а потом уже разум, напичканный чужими знаниями… А теперь - документальный очерк о моей маме.
Утверждение Сент-Экзюпери о том, что «самая большая роскошь на свете – это роскошо общения» никогда не казалось мне просто красивой фразой. Я выросла в убеждении, что иначе и быть не может! Только нужно добавить сюда слова о роскоши общения с природой и в целом – с окружающим миром.
Так жила моя мама, умевшая радоваться всему на свете и делать уютным, комфортным для души любое случайное жилье – те комнатушки с казенной мебелью, которые предоставляли отцу, морскому офицеру, по прибытии на очередное место службы… Были закрытые военные гарнизоны на Севере, где – долгие зимы, мошкара летом, нехватка солнца и фруктов, но всегда и везде – присутствовало ощущение полноты счастья и тепло родного, надежного дома, в котором не страшны никакие невзгоды… Почему именно так?
В старости мама болела так долго, что я не насторожилась, когда она сказала:
- Теперь уже скоро… Но я все равно хочу остаться с тобой! Ты только найди мой портрет – тот, фронтовой, где я с погонами, купи рамочку, и пусть стоит на виду. И еще просьба: сшей подушечку для воинских орденов и медалей, их ведь у меня много! Пусть внуки видят…
Я, пообещав все сделать, перевела разговор на другое. Предчувствий у меня никаких не было, и я не воспользовалась моментом, чтобы помочь ей высказаться на прощанье и самой достойно попрощаться с мамой. Только это коротенькое завещание она произнесла в последние сутки своей жизни…
Я все выполнила сразу же. И с этого дня ее портрет стал бесценным моим сокровищем. Первое время я не выпускала его из рук. Внезапно закончилась одна реальность – та, в которой есть мать, и началась реальность другая – без материнской любви. И неважно, что у меня самой давно есть дети – все равно переход из одной реальности в другую оказался таким трудным, что мне нужен был хотя бы лучик недавнего солнца, хотя бы та прощальная ласка, которой дышал портрет… Пока мама была жива, я не замечала того удивительного, что входит в жизнь вместе с ней, как не замечаем мы привычного тиканья часов. Старенькая, седая, слепая, требующая постоянного ухода – такой я в последнее время видела ее и в жизни, и на фотографиях. А когда мама умерла – у меня на многое открылись глаза...
Прежде всего вспомнились наши с мамой прогулки. Они открывали мне сказочно прекрасный мир, потому что мама постоянно была в эмоциональном контакте с природой и любила все живое вокруг себя. Она всегда находила, чем восхититься: деревьями, облак5ами, цветами, животными… Скольких бездомных кошек подобрали мы с ней, скольких бездомных собак накормили! Мама очень забавно – вроде бы и насмешливо, но с искренним уважением – разговаривала с ними. "Ну, иди ко мне, дуреха, не бойся! – терпеливо подзывала она какую-нибудь грязную кошку. – Иди, милая, иди, красавица, вот вымою тебя да откормлю – королевой будешь!"
Сама того не замечая, мама стремилась одушевлять окружающее. Меня удивило однажды, что она участливо обратилась не ко мне, а к моему зачастившему сердечку: "Бедненькое… Трудно тебе почему-то…Потерпи, сейчас попробую помочь…" Все сущее любила она, все жалела, всем любовалась…Самая малость, например, ветка, покрытая инеем, могла привести ее в такой восторг, что, прижав руки в груди, мама шептала: «Красота-то какая! Прямо сердце не выдерживает!» Но оно, усталое и больное, выдерживало, потому что ее мир, который она так любила, отвечал ей взаимностью и давал поддержку…
Очень долго мы не подозревали, какой внутренней силой обладает наша мама и бабушка, эта маленькая женщина с подорванным на войне здоровьем, такая домашняя, будничная… Однако ее мысли и устремления каким-то непостижимым образом всегда становились реальностью. Без преувеличения можно сказать, что она сама решала, сколько ей жить! У меня на это открылись глаза после того, как с мамой, тогда шестидесятилетней, произошло настоящее чудо. Ей сделали срочную операцию по поводу, как она считала, язвы желудка, но мне в больнице сказали, что это не язва, а рак. Даже в реанимацию пустили, замаскировав под больную – попрощаться. Сердце у мамы совсем сдало, и врачи не надеялись, что она выживет. Самое удивительное даже не в том, что маму все же удалось выходить после операции, а в том, что у нее прошел рак. Объяснение чуду ее выздоровления я получила неожиданно. После операции мама часто подлечивалась в санатории для сердечников, и однажды, когда я приехала к ней на выходной, меня пригласила к себе ее лечащий врач.
– Берегите свою маму! – сказала Елизавета Петровна. – У нее сердце настолько изношено, что странно даже, почему оно работает. Чтобы Вы лучше меня поняли, расскажу старый анекдот. Валерий Чкалов выполнял полет на новом секретном самолете, и вдруг забарахлил мотор. О происшествии тот час же доложили Сталину: «Иосиф Виссарионович, что делать? У Чкалова – поломка, он может упасть на вражескую территорию!» Сталин, попыхивая трубкой, спокойно ответил: «Нэ волнуйтесь! Это же Чкалов! Он вернется. Он и бэз мотора долетит – на одном самолюбии».
Вот так и Ваша мама. Она живет практически без «мотора», на одном только желании жить. Она очень любит жизнь. А еще больше любит Вас и даже мысли не допускает,что Вы вдруг без нее останетесь…
Елизавета Петровна восхищалась такой пациенткой, хотя даже и предположить бы не смогла того, что случалось с мамой в последующие годы. Это было чудом даже большим, чем выздоровление от рака. Уже 18 лет минуло со времени памятного разговора с Елизаветой Петровной, когда мама, не имея «мотора», перенесла второй и третий инфаркты, а после чего – новую сложную операцию. На этот раз в реанимацию меня не приглашали, но о плохом прогнозе предупредили, и мы двое суток ожидали печального известия. Однако известие пришло совсем другое: маму перевели в общую палату!
А потом она вернулась домой, только ноги ее сделались непослушными. Опираясь на палочку, она ковыляла по квартире, словно на протезах. Чтобы облегчить ей жизнь, мы переместили маму в нашу самую большую комнату, чтобы она была даже ночью под моим присмотром и могла выходить на балкон подышать вольным воздухом и посмотреть на деревья, густо растущие во дворе. Ее радовала хотя бы такая возможность видеть природу, но больше всего она ценила соседство со мной. Мама, умевшая довольствоваться малым, в старости сделалась вовсе, как птичка, которая поклюет крошек – и сыта. Ей было, чем жить, потому что она наблюдала жизнь мою, следила за малейшими ее событиями, могла часами сидеть и смотреть, как я читаю, пишу, шью… Чем это насыщало ее – понять трудно, но что насыщало – факт.
– Вот ты уйдешь на работу, – как-то сказала мама, – а я смотрю на твою кровать, и все чудится мне, что ты там сидишь, занимаешься делами, все видится твоя головушка склоненная… А когда ты и в самом деле перед глазами, я постоянно думаю: и о чем это Танюша моя пишет? Я вспоминаю, что ты мне о себе за последние дни рассказывала, пытаюсь представить жизнь твою, ход твоих мыслей… Так хочется быстрее узнать, что там, под твоим пером, но боюсь просить, чтобы ты мне почитала, боюсь помешать тебе…
Признаться, этой маминой деликатностью все в доме привыкли пользоваться и уделяли беспомощному человеку меньше внимания, чем могли бы. Даже я, хотя и была маме ближе других, порой пренебрегала общением с ней, не понимая, что обкрадываю при этом не только ее, но и себя: мама любую нашу заботу принимала по-детски трогательно. С ней так легко было ощутить то особое счастье, когда в твоих силах порадовать другого человека! Помню, купила я ей круглую гребенку – дешевую, простенькую. Мелочь, о которой не стоит говорить. Но мама просияла:
– И как это ты догадалась? На заколках лежать неудобно, резинки тянут волосы, а гребеночка – то, что надо! Вот уж спасибо так спасибо! И смотри, красивая она какая, прямо под цвет моим глазам…
Мама, словно живую, погладила голубенькую пластмассу, а потом благодарно прижала этот пустячок к груди… Сейчас кажется, что вернись только время назад – я не упустила бы любой возможности доставить маме удовольствие. Стала бы чаще дарить что-нибудь, чаще говорить с ней и читать свои работы! Но, может, это только иллюзия? Одно знаю точно: я уже не досадовала бы на маму так часто, как тогда.
По выходным муж спокойно ездил на дачу, дети – отправлялись в поход, я же вынуждена была сидеть дома…Когда мама еще могла вставать, меня раздражала ее постоянная бездеятельность. Да, она плохо ходит, не может из-за слабости глаз читать или вязать, но тяжело видеть, как мама часами сидит просто так. У меня свободной минутки нет, и мне неуютно под ее взглядом, который тогда казался праздным. Я была так слепа, что не замечала мамину напряженную внутреннюю жизнь, заполненную раздумьями и постоянными молитвами обо мне и других близких… Гораздо позже я поняла, что молитва – это тяжелый труд. Нужно очень любить людей, чтобы постоянно за них молиться…
Свежие комментарии