На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Друзья

10 438 подписчиков

Свежие комментарии

  • Юрий Ильинов
    "Как же время быстротечно, - Несколько десятков лет.... А мы так порой беспечно Ищем то, чего уж нет.... Жизнь, игра...Киев начал операц...
  • Геннадий Бережнов
    Как будто они уже победили, говорит Столтенберг. А о чём тогда говорит техника НАТО на выставке позора? Утрись главар...Решение Путина пр...
  • Вячеслав Денисов
    Надо ставить трофейную военную технику напротив посольств стран изготовителей и стран, отправляющих ее на Украину. И ...Решение Путина пр...

УОЛТЕР Р. ОЛД (ИСКАТЕЛЬ). МАДАМ БЛАВАТСКАЯ: ЛИЧНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

УОЛТЕР Р. ОЛД (ИСКАТЕЛЬ). МАДАМ БЛАВАТСКАЯ: ЛИЧНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

 Е.П. Блаватская в Аппер-Норвуд, Лондон.1887

 

В целом считается, что там, где присутствует заметная степень гениальности, следует ожидать и определённой степени эксцентричности. Несомненно, мадам Блаватская была её воплощением. Ничто в ней самой или вокруг неё не происходило как у обычных людей. С младенчества она воспринималась как отклонение от нормы, и, судя по записям её ранней истории, жизнь её следовала по своей собственной эксцентричной орбите, подчиняясь закону побуждения, не вполне ясному даже ей самой и совершенно сбивающему с толку других.

 

Давайте отложим на время спорное обоснование самой теософии и рассмотрим уникальную личность, столь изобретательно использовавшую неоплатонизм Аммония Саккаса в качестве выгодной позиции для того, чтобы бросить в спящий мир горящий факел. Ибо у тех, кто близко её знал, не может быть сомнений, что мадам Блаватская питала неподдельное презрение к ортодоксальной теологии и столь же горячо верила в свою миссию, принуждающую её делать всё, что в человеческих силах, чтобы излечить человечество от сонной болезни путём инъекции истины. И в этой связи уместно упомянуть, что с самого начала и до конца она ни в коем случае не считала себя инициатором или руководителем движения.

 

Я впервые соприкоснулся с мадам Блаватской в то время, когда занимался изучением сравнительной теологии и стремился получить знания об истинах, лежащие в основе всех религиозных систем, в качестве основания для конструктивной системы мышления. По какой-то одной из нитей судьбы, протянутой во всех направлениях, Блаватская вступила со мной в контакт. Среди прочих благоприятных обстоятельств вышло так, что адептка кузнеца была мне хорошо известна. Пристальные читатели её биографии найдут несколько загадочных упоминаний о таинственных визитах Блаватской к этому человеку. Он часто проводил свои дни в кузнице, и когда я впервые увидел его стоящим там в кожаном фартуке, с мускулистыми обнажёнными до локтей руками, с испариной на крупном лбу и блестящими глубоко посаженными глазами, глядящими из-под неестественно длинных бровей, он напомнил мне Толстого, играющего роль вулкана. Вечера он проводил с астролябиями, тиглями и книгами, каких ещё никто никогда не находил в такой тесной близости от кузницы. Он обычно жил посреди всей этой мешанины необычных вещей, ибо в единственной комнате над кузницей он занимался своими исследованиями, ел и спал. Это не выглядело для меня чем-то неестественным, странным или неуместным. То, что он был достаточно высок интеллектуально, чтобы привлечь внимание столь великого ума, какой был у Блаватской, лишь говорит в его пользу.

 

Так обозначились связи, которые в 1887 году привели меня к определённому предложению поехать в Лондон и связать свою судьбу с новым движением. Мадам Блаватская была крайне озадачена некоторыми обстоятельствами, которые навязывало ей её особое положение. Вокруг неё были ученики, которые требовали наставлений тайного и скрытого характера. В существовании такого своего рода монастыря, в котором оккультное обучение и домашние дела довольно неудачно сталкиваются между собой, имелись свои опасности и трудности. Она могла бы построить дом или даже пристройку, но разве смог бы я когда-либо стать вице-президентом её ложи, — спрашивала она меня со свойственной ей непоследовательностью.

 

В апреле 18882 года я надолго поселился в том месте, которое в те дни считалось штаб-квартирой Теософского общества. Правда, официальная штаб-квартира находилась в Адьяре, в Индии, но при этом его глава была расквартирована на Лансдаун-Роуд, Холланд-Парк в Лондоне. Как и в случае с Петром, который был обезглавлен в Риме, но чья голова упала в Афинах — гиды укажут вам точное место — была угроза обнаружить аллюзии на древний спор архангела Михаила с дьяволом о мёртвом теле Моисея, потому что ситуация несколько усложнялась тем фактом, что мистер Синнетт рядом уже основал свою ложу Теософского общества. Конечно, можно утверждать, что пока мадам Блаватская была жива, никто никогда не оспаривал того факта, что именно она была главой, сердцем и душой Теософского общества во всём мире.

 

Невозможно описать пером истинный портрет Блаватской в тот момент, когда она находилась в самом разгаре своей работы. Вы можете выхватить её портрет в один момент и обнаружить его ошибочным мгновением позже. Однажды вечером, когда я с ней встретился, она раскладывала пасьянс. Эта была её привычка. Она подняла голову и задержала внимание пристальным взглядом своих больших бледно-голубых глаз. Большинство людей рассматривали их как искупительную черту чересчур простого лица. Они были посажены под довольно широким углом по обе стороны от носа, который она полушутливо называла «пуговкой». У неё был широкий рот с тонкими и подвижными губами, и когда она смеялась, то открывала рот и широко раскрывала глаза, как делает ребёнок. Я никогда не видел, чтобы женщина зрелых лет смеялась с такой детской непосредственностью. Цвет её лица можно описать как кофейный, желтовато-коричневый, а на лице не было ни одного квадратного дюйма, который не был бы испещрён тысячью морщин. Это и белки её глаз, которые были совсем не белыми, а жёлтыми, похожими на «печень» или тропики. Размер и форма её головы были весьма примечательны. Ни один изучающий френологию не обличил бы её в материальных склонностях и не приписал бы ей ничего, кроме высокой духовной и интеллектуальной природы, поскольку свод головы от отверстия уха вверх был исключительно высок, равно как и развитие спереди и они поддерживались достаточно широким основанием, в то время как боковое развитие было сравнительно незначительным. Её железно-серые вьющиеся волосы сбегали очаровательными мелкими волнами в место, где они были собраны в самые необычные узлы на затылке, как будто это было что-то, что нужно было просто убрать с дороги и проткнуть широким гребнем. Неизбежная сигарета тотчас же привлекала внимание к её рукам. Это были действительно красивые руки, но вместе с тем и странные, такие похожие на детские, с ямочками и мягкими подушечками, и каждая фаланга её гибких, сужающихся пальцев была чрезвычайно гибкой. Казалось, руки были наделены собственной жизнью. Они редко замирали больше чем на несколько секунд. Позже она объяснила это какой-то причиной. Держа руки совершенно неподвижно над столом, изогнув ладони так, чтобы образовать нечто вроде перевёрнутой чашки, она оставалась в таком положении минуты две или более, как вдруг следовал громкий взрыв, похожий на выстрел из винтовки, и можно было ожидать, что сам стол раскололся от края до края. Я слышал о том, что в разных случаях рассказывали о «духовных стуках», но ни один из них не производился добровольно при полном газовом освещении, как в этом случае. Насколько Блаватская контролировала психические силы, которыми, несомненно, наделила её природа, сказать трудно, но из того, что я видел и слышал, я полностью убеждён, что эти силы действовали скорее под контролем. Однажды, когда она гостила у своей подруги в Йоркшире, случилось так, что в столовой раздался мелодичный перезвон колокольчиков и сочувственно зазвенели газовые люстры. Позже, когда она прощалась со своей подругой, она сказала, что будет о ней вспоминать, и «если ты ещё раз услышишь колокольчики, то узнаешь об этом». Примерно через три дня, когда семья сидела за обедом, они вновь услышали, как зазвонили газовые люстры и звон волшебных колокольчиков эхом разнёсся из конца в конец по всей комнате. Эти колокольчики иногда звонили в её собственной спальне, которая выходила из кабинета, где она работала, и во всех таких случаях она немедленно поднималась, шла в свою спальню и запирала дверь. Иногда я слышал голоса, разговаривающие вместе в её комнате, точно так же, как я слышал их после её смерти в местах, которые она часто посещала, когда я был абсолютно уверен, что там никого нет. Если я правильно осведомлён, сэр Уильям Крукс получил личные доказательства её способности производить колокольный звон, когда мадам жила в Лондоне.

 

То, что Блаватская была ясновидящей, становится очевидным из нескольких случаев, которые произошли под моим личным наблюдением. Помню, как-то раз мы вместе — коллеги и рабочий персонал, — развлекались после окончания рабочего дня наверху в так называемой «мастерской», как вдруг мадам громко позвала своего секретаря мистера Бертрама Китли и, как только он прибыл, отправила его обратно за карандашом и бумагой, чтобы он мог записать то, что она «видела». По сути, это оказалось одной из тех гнусных нападок на неё, по-моему, что-то подобное отчёту Ходжсона, который, как она сказала, был опубликован в Бомбее. Выписка была приведена дословно, но чтобы подтвердить этот факт, нам пришлось ждать, пока придёт следующая индийская почта. Среди доставленных писем был экземпляр «Бомбей Газетт», содержащий в точности оригинал того, что она продиктовала, — старую клевету в новом обличье. В странном контрасте с её глубочайшим философским умом она, казалось, обладала натурой чрезвычайно чувствительной к критике. Поэтому я часто удивлялся тому количеству энергии и великолепной широте словарного запаса, которые она расточала людям, рассматриваемым мной как множество щенков, лающих на пятки Геркулеса. Но так оно и было. Более изменчивый характер трудно было бы себе представить. Оставив её в шутливом настроении, вы возвращались с каким-нибудь молодым человеком, чтобы разделить вашу весёлость, и встречались с её взглядом громоподобного удивления, которое, казалось, ставило под сомнение вашу личность, если не вообще ваше право на существование. Эти калейдоскопические изменения иногда приводили в немалое замешательство. Некоторые даже зашли так далеко, что выдвинули теорию о том, что никакой «Блаватской» вообще не существует, за исключением одной видимости, что её тело было давно покинуто, и теперь поддерживалось только как своего рода инструмент, с помощью которого, используя представившуюся возможность, могли проявиться различные разумные существа. Разработка теории множественной личности среди исследователей психики послужила поддержкой точки зрения тех, кто, прежде всего, применил её к проблеме многогранного характера мадам Блаватской. Однако в её случае она, безусловно, не могла быть применима.

 

Для объяснения определённого числа случаев, в которых мадам Блаватская проявляла необычные способности, может быть использована гипотеза ясновидения, но её нельзя применять в случае явлений физической природы, которые могут быть описаны как «аппорт»3, либо как то, что выглядело как направленная интеграция.

 

Но эти явления, достаточно интересные сами по себе, бледнеют по сравнению с той работой, которую она сделала главной целью своей жизни. Несомненно, временами эта работа прерывалась и цель её становилась туманна, но в общем она держалась за неё с твёрдостью и терпением, которые сами по себе составляли величайшие из всех феноменов. Условия, в которых работала эта замечательная женщина, вполне могут представлять интерес, и они имеют большое значение не только в случае попытки установить её личную искренность, но и для опровержения клеветы тех, чья главная цель, по-видимому, состояла в том, чтобы её унизить и дискредитировать.

 

Она всегда вставала рано и часто начинала работу ещё до рассвета. В действительности, можно было бы заподозрить её в том, что она иногда работала всю ночь напролёт, так как я сам достаточно часто появлялся в семь часов утра, чтобы, к своему удивлению, обнаружить, как она усердно трудится и всё ещё добавляет что-то к той стопке рукописей, которая, казалось, появилась за ночь. За исключением нескольких случаев, когда использовались технические слова современного научного жаргона, я никогда не видел, чтобы она ссылалась на какого-либо другого автора или использовала какую-либо справочную книгу. Тем не менее, её тома полны длинных цитат, не всегда буквально точных, но всегда верных по существу. Писательская работа обычно занимала её до шести часов вечера, с небольшим перерывом на обед. Её силы разделялись на две или три книги одновременно, и это в дополнение к написанию статей для журнала и большой массе корреспонденции, которая всегда была у неё под рукой.

 

После обеда или какой-нибудь неприметной трапезы, занимавшей определённое время, и которая довольно часто вообще отсутствовала, потому что её аппетит, порой ненасытный, был крайне нестабильным, — она садилась за свой стол в компании слуг и множества посетителей, играя в вечный «Пасьянс». Она раскладывала свои карты теми ловкими пальцами, которые, казалось, имели свой собственный язык, играя с осторожностью, будто от игры зависит судьба империи. Но довольно часто она отрывалась, чтобы дать ответ на невысказанный вопрос какого-нибудь ожидающего её ученика, или перехватить утверждение, прозвучавшее в разговоре, используя — ибо в таких случаях вокруг неё собиралась обычно разношёрстная аудитория — все языки, кроме своего родного.

 

Она была очаровательной собеседницей и обладала манерой, которая была чрезвычайно привлекательна. Действительно, я слышал, как утверждали, что самая красивая женщина в Англии в присутствии этой замечательной личности была похожа на увядший настенный цветок.

 

Возможно, привлекательность Блаватской была в значительной степени усилена тем огромнейшим несоответствием, которое существовало между её грубоватой личностью и её блестящим интеллектом, всегда находчивым и часто несдержанным. Она не уважала людей, щепетильно относившихся к вопросам светского этикета. Положение в свете не имело для неё никакого значения. Чаще она оказывалась доступнее тем, кто имел более низкое положение, чем многим из тех, чьи социальные различия, казалось, должны были заслужить её внимания. Пройдя испытания обычными стандартами человеческого честолюбия и амбиций нельзя сказать, чтобы она отвечала какому-либо из них. Ни золото, ни слава, ни власть, казалось, не могли служить для неё стимулом. Она всегда была бедна в мирском смысле, и если бы не щедрая поддержка, оказанная ей теми, кто был впечатлён размахом и важностью её работы, то несомненно, что очень большой и значимый свод учений, которые сами по себе практически составляли новое выражение философии «древнего мира», так никогда бы и не был опубликован. Слава, которой она на тот момент пользовалась среди ограниченного круга своих последователей, более чем компенсировалась той критикой, оскорблениями и клеветой, благодаря которым её враги — а их было много — сделали её известной.

 

Власть у неё, несомненно, была. Это было видно в каждой черте её лица, в каждом её действии. Она сидела на троне в постоянном сиянии своих замечательных глаз, но это не было той силой, которую она использовала тиранически — путём мысленного подчинения, или прямого приказа. Услуги, оказываемые её теми, кто находился в её непосредственном окружении, предоставлялись добровольно и без всякого принуждения. Она была прекрасным созданием во всём, кроме физической формы, могущественным в речах, сильным в позе и жесте, который мог иногда взорваться, как вулкан во время извержения, всегда имевшим в запасе добрые слова и ласковое прикосновение руки для тех, кто был в любой беде, муках души и тела.

 

На протяжении всей своей общественной деятельности мадам Блаватская неизменно осознавала и верила в живую личность своего Учителя и его постоянную опеку над ней. Правда временами боль одиночества тяжело давила на неё. В такие минуты немногие избранные, вступавшие с ней в прямые контакты, не могли усомниться в её честности и искренности. Я, слышавший, как она взывала к своему Учителю в полном душевном смятении, прекрасно знаю, что она полностью верила в его силы. Более того, она верила в его доброту и преданность, и нельзя сказать, что он её подвёл. По крайней мере, она поддерживала эту веру на протяжении всех самых мрачных часов своей бурной карьеры. Давайте посмотрим, какие имеются свидетельства существования вдохновителя её странной судьбы.

 

Из рассказа её сестры, мадам Желиховской («Личные и семейные воспоминания»), очевидно, что Блаватская никогда не скрывала того факта, что с детства и до двадцати пяти лет она была ярко выраженным «медиумом». Но также ясно, что по прошествии этого возраста она непосредственно попала под ментальное влияние своего Учителя М., раджпута и атташе одного из индийских принцев. В 1857 году она впервые встретилась с человеком, чей образ преследовал её юное воображение, а позже обрёл материальность в её сновидениях. До этого времени она была лишь экспериментатором во всех оккультных и психических вопросах, позволяя себе следовать наклонностям своей врождённой природы. Но с этого дня она узнала, что ей была уготована судьба, к которой она должна была тщательно подготовиться. Как говорится в недавно опубликованной биографии: «У нас нет письменных свидетельств о том, какое впечатление произвела эта беседа на ум нашей юной героини, но нетрудно понять, что встреча в физическом теле с тем Хранителем, которого она уже внутренне знала, и совет, который она тогда получила, должны были иметь далеко идущие последствия в её жизни» 4.

 

Свидетельство мистера А.П.Синнетта можно найти в его замечательной книге «Оккультный мир». Им приводятся следующие слова полковника Олькотта, президента Теософского общества:

 

«Я сидел один в своей комнате и тихо читал, как вдруг в правом углу моего правого глаза мелькнуло что-то белое. Я повернул голову, в изумлении уронил книгу и увидел возвышающегося надо мной в своём огромном росте азиата, одетого в белые одежды и носящего головной убор или тюрбан из янтарно-полосатой ткани, длинные волосы которого цвета воронова крыла свисали из-под тюрбана до плеч. Это был грандиозный человек весь проникнутый величием нравственной силы, выглядящий настолько одухотворённее среднего человека, что я почувствовал в его присутствии смущение, склонил голову и согнул своё колено, как перед богом или богоподобной особой. Его рука легонько коснулась моей головы, нежный, хотя и сильный голос предложил мне сесть, и когда я поднял глаза, то увидел, что присутствующий сидит в другом кресле за столом. Он сказал мне, что пришёл в критический момент, когда я в нём нуждаюсь; что к этому меня привели мои действия; что если бы эта жизнь нас развела в разные стороны по одному, то мы бы всё равно встретились в ней как соработники на благо человечества; что для человечества предстоит проделать великую работу и я, если захочу, имею право принять в ней участие; что таинственная связь, не подлежащая сейчас объяснению, связала меня и моего коллегу вместе, и что эта связь не может быть разорвана, как бы сильно она не была временами натянута. Сколько он там пробыл, я ответить не могу, но наконец, он поднялся. Я подивился его огромному росту, и наблюдал за сиянием его лица. Но это было не внешнее сияние, а как бы мягкий отблеск внутреннего света — света духа. Благосклонно поклонившись мне на прощание, он исчез».5

 

В «Эпизодах из жизни» мы читаем:

 

«Мадам Блаватская уже знала, что перед ней стоит задача представить миру определённые знания, касающиеся этих тайн. Но она была в недоумении, не зная, с чего начать. Она должна была сделать всё возможное, чтобы познакомить мир с идеей о том, что скрытые возможности человеческой природы, в связи с которыми разные психические феномены уже привлекли внимание в обоих полушариях земли, были такого рода, что, будучи правильно направлены, они могли бы привести к бесконечному духовному возвышению их обладателей, но в то же время, будучи направлены неправильно, были способны сбросить вниз к соразмерным катастрофическим результатам. Она одна, в тот период, о котором я говорю, понимала значение своей миссии. Однако едва ли она могла в достаточной мере оценить трудности своего пути. По крайней мере, у неё не было спутника, который бы разделял ощущение того факта, насколько это было тяжело.

 

Наверное, она была бы среди тех, кто, оглядываясь назад на предпринятые в самом начале шаги, охотно бы признал, что пошёл по неверному пути. Но, очень немногие люди, жизнь которых состояла из долгой и трудной борьбы — в особенности, если эта борьба велась главным образом против таких моральных антагонистов, как фанатизм и невежество — были бы в состоянии в конце своих усилий смотреть на свои первые шаги с удовлетворённым благодушием» 6.

 

Мы видим, как она сражается по всем направлениям, но в поисках не явлений того рода, про который говорилось выше, а скорее подходящих доверенных лиц, которые помогли бы ей выполнить задуманную работу. Не пренебрегала она при этом и от накопления всевозможного опыта увеличивающего её знание об этих скрытых человеческих силах. Мы находим её последовательно среди североамериканских индейцев в Новом Орлеане, изучающей странные магические обряды, практикуемые сектой западноафриканских индейцев, известных как вуду; в Мексике, где она собрала среди индейцев майя и кичи много материалов касающихся «древнего мира»; затем в Индии, снова в Америке, после в Египте, изучающей древние руины храмов в Камаке, Мемфисе, пирамиды и обелиски, и всё то хранилище масонских и жреческих знаний, которым наполнена эта удивительная страна.

 

В связи с её особенным желанием вступить в непосредственный личный контакт с той школой мысли, которую представлял её Учитель, мы видим, как оно вновь отправляется на восток, ища возможность совершить путешествие в Тибет через Кашмир. Теперь я хочу привести любопытный случай из её многочисленных переживаний в этот период:

 

«Подобно аббату Хуку7, который был одним из первых путешественников, запечатлевших воспоминания об этих малоизвестных землях, мадам Блаватская видела много странных вещей, и смогла полностью удовлетворить свой интерес ко всем видам магии. Её друг, шаман, постоянно носил под мышкой каменный талисман, вызывавший у неё любопытство, и в ответ на вопросы обещал объяснить тогда, когда представится удобный случай. Однажды, когда некая церемония собрала всех жителей деревни, мадам Блаватская повторила свой вопрос о талисмане. Шаман согласился всё объяснить, но сначала он повесил голову козла у входа в шатёр, чтобы предупредить жителей деревни, что его нельзя беспокоить. Затем он уселся, и, казалось, пытался проглотить камень. Почти сразу же он упал в глубокий обморок, и тело его стало жёстким и холодным. Возникла ситуация, вполне достойная нашей любящей приключения героини. Она сидела в шатре в самом сердце Монголии, когда солнце быстро садилось на Западе, и всё окутывала глубочайшая тишина, а перед ней лежал её единственный спутник шаман без каких-либо признаков жизни. Стоит ли удивляться, что её мысли обратились к России и друзьям? Однако вскоре из холодных губ её спутника раздался глубокий голос, спрашивающий, что ей нужно. Мадам Блаватская была достаточно собрана, видела такие трансы раньше и кое-что знала об их природе и возможностях. Поэтому она потребовала, чтобы невидимый вопрошающий, говоривший посредством лежавшего перед ней тела, посетил трёх её друзей. Сначала она послала его к своей старой подруге, румынке с несколько мистическим темпераментом, сидевшей, как было описано в своём саду и читавшей письмо, медленно продиктованное мадам Блаватской, которая его записала. Затем в углу палатки на несколько минут появилась мистическая фигура этой старой леди. Спустя несколько месяцев выяснилось, что в этот самый день и час старая леди спокойно сидела в саду и читала письмо от своего брата. Именно это письмо шаман продиктовал мадам Блаватской. Неожиданно старушка потеряла сознание и запомнила, что ей приснилось, будто она “видела Елену, лежащую в пустынном месте, под цыганским шатром”. В течение двух часов астральное тело зачарованного шамана путешествовало по приказу мадам, сообщая ей о своих далёких друзьях и местах. В частности, она направила его к другу, тоже обладающему оккультными способностями, прося помочь ей вернуться в более цивилизованные места. Через несколько часов к ней подъехал отряд из двадцати пяти всадников и спас её из опасной ситуации, в которую она попала»8.

О споре, возникшем в связи с проявлением некоторых из её феноменальных способностей, я сейчас не упоминаю. В отношении этого вопроса написано и сказано достаточно, чтобы любой беспристрастный читатель мог прийти к правильному выводу. В этой связи я особенно рекомендую беспристрастные отчёты и заявления мистера А.П.Синнетта в десятой главе его книги «Эпизоды из жизни».

В завершении этой замечательной карьеры, мадам Блаватская в 1891 году обосновалась в штаб-квартире Теософского общества в Сент-Джонс-Вуде. Здесь её работа шла в самых благоприятных условиях, и спокойствие, совершенно чуждое жизни, полной таких превратностей и борьбы, охватило её физически и душевно.

На протяжении всех этих долгих лет, которые мы рассматриваем, у неё развивалась страшная болезнь, которую я, пожалуй, правильно бы назвал болезнью почек Брайта. Временами она ужасно мучилась и, возможно, уже привыкла к страданиям, потому что только иногда жаловалась на невыносимую боль. Тем не менее, она постоянно ощущала тягость своего физического тела, и всегда говорила о нём как о препятствии и бремени. Её лечащий врач был уверен, что она под его руководством сможет поправиться и не далее, чем за двадцать четыре часа до её кончины с надеждой говорил о её состоянии.

«Старая леди», как её называли близкие, знала лучше. Всю последнюю неделю она была занята тем, что собирала и раскладывала свои бумаги и накануне ухода её рабочий стол и кабинет стали самыми опрятными из всех, которые я когда-либо у неё видел. Она сидела в своём большом кресле, скручивала бесчисленные сигареты, которые по очереди, то зажигала, то выбрасывала. Она была нетерпелива и беспокойна. Весь её персонал, за исключением двух человек и медсестры, находившейся лично при ней, был тяжело болен гриппом. Миссис Безант возвращалась из Америки и была в тот момент в Ирландии.

Она провела ночь, сидя в своём кресле. На следующий день она не вышла из своей комнаты, но велела перенести кресло в спальню. Было ясно, что она собирается умереть в бою. Природа, однако, сделала своё дело, и, в конце концов, 8 мая около пяти часов тридцати минут вечера она скончалась. Она была кремирована в Уокинге, став одной из первых, кто получил эту услугу в Англии.

 

Перевод с английского Германа Косырева

 

_______________________________

 

1. Old Walter R. (Scrutator). Madame Blavatsky: A Personal Reminiscence // The Occult Review, Vol. XIX, № 3, March 1914. P. 137-147.

 

2. В тексте оригинала напечатано 1898, что исходя из текста является очевидной ошибкой.

 

3. В спиритуализме и оккультизме — паранормальное перемещение, либо возникновение объектов.

 

4. Whyte H. H.P. Blavatsky: An Outline of her Life. L.: The Lotus Journal, 42, Craven Road, Paddington, W.; City: Percy Lund, Humphries & Co., Ltd., Amen Corner, E.C., 1909. P. 24.

 

5. В ранних изданиях книги Синнетта «Оккультный мир» (The Occult World, 1881) данный отрывок отсутствует. Указанный отрывок, но в другой редакции присутствует в книге Г.С.Олькотта «Листы старого дневника» (Old Diary Leaves, 1895), том I. Возможно, отрывок был вставлен А.П.Синнеттом в последующие редакции или переиздания «Оккультного мира». В данном переводе было решено сохранить текст отрывка в том виде, в котором его даёт У.Олд без указания ссылки на издание.

 

6. Sinnett A.P. Incidents in the Life of Madame Blavatsky: Compiled from Information Supplied by Her Relatives and Friends. L.: George Redway; NY: J.W.Bouton, 1886. P. 155-156.

 

7. Хук Эварист Режис(АббатХук) (1813-1860) — французскийкатолическийсвященник, миссионерипутешественник, авторизвестнойкниги«ВоспоминанияопутешествиивТатарию, ТибетиКитайв1844, 1845 и1846 годах» (Souvenirs d'un Voyage dans la Tartarie, le Thibet, et la Chine pendant les Années 1844, 1845, et 1846, 1850).

 

8. Whyte H. H.P. Blavatsky: An Outline of her Life. L.: The Lotus Journal, 42, Craven Road, Paddington, W.; City: Percy Lund, Humphries & Co., Ltd., Amen Corner, E.C., 1909. P. 28-29.

 

ОБЪЯВЛЕНИЕ О СБОРЕ СРЕДСТВ НА ИЗДАНИЕ КНИГИ ВОСПОМИНАНИЙ О БЛАВАТСКОЙ

Уважаемые друзья!



В прошлом году мы собирали средства на печать книги Веры Петровны Желиховской «Забытые Герои». Итогом стало её издание в прочной обложке на хорошей бумаге в подарочном варианте с прекрасными рисунками Кавказа выполненными князем Г.Г.Гагариным.

 

В этом году мы планируем собрать средства на книгу — «Е.П.Блаватская глазами очевидцев. Последние годы жизни. Лондон». В ней содержатся воспоминания тех людей, которые окружали Елену Петровну Блаватскую в последний период её жизни проведённый в Лондоне — Арчибалда Китли, Бертрами Китли, Джорджа Мида, Уолтера Уолда, Лоры Купер, Элис Клизер, Чарльза Джонстона (женившегося на племяннице Блаватской — Вере Желиховской) и других.

 

Воспоминания касаются приглашения Блаватской в Англию, организации её переезда, основания Ложи Блаватской, Эзотерической Секции, журнала «Люцифер», написания «Тайной Доктрины» и других её произведений последнего периода. В воспоминаниях присутствует и описание ежедневного быта, встреч её Ложи, сопровождающих Блаватскую феноменов и всего что с ней связано вплоть до самой её смерти. Есть в них и описание смерти Блаватской 8 мая 1891 года, прощания с ней её друзей и тех психических феноменов, которые сопровождали её уход.

Сатанист, жадина и великий скрипач Никколо Паганини, которого не соглашался похоронить ни один город Европы.
Мрачный гений музыки, Никколо Паганини был труден характером, некрасив собой, очень болезненен, но после концертов женщины буквально вешались на него, а мужчины готовы были ему прощать популярность у дам. Это породило слухи, что он продал душу дьяволу или практикует сатанизм. Незнакомые с Паганини люди распускали сплетни, в которых он представал сущим негодяем — хотя музыкант занимался благотворительностью. Судьба скрипача была такой же сложной, как и его характер, и первое явно породило второе.
Мальчик, рождённый ради чужой мечты
В один прекрасный день Антонио Паганини, итальянский лавочник, срочно послал за доктором. Прибывший врач развёл руками: мальчик по имени Никколо был явно мёртв. Отец замучил его, запирая на долгие часы в тёмный сарай без куска хлеба — учиться играть на скрипке. Тереза Паганини, мать несчастного ребёнка, ничего не видела из-за слёз.

Купили маленький гроб. Но похоронить Никколо не похоронили: во время церемонии прощания он вдруг очнулся, сел в гробу и глядел вокруг с ужасом в глазах. Мать кинулась целовать его и поскорее накормила. Уже на следующий день отец вложил ему в руки скрипку.

Антонио Паганини сам с юности мечтал стать знаменитым музыкантом, он обожал играть на мандолине в свободные часы и, быть может, этой мандолиной когда-то очаровал свою жену. Но карьеру в музыке сделать он не смог. Молодость проработал грузчиком, поднакопил кое-каких деньжат и открыл лавочку. Все свои амбиции перенёс на первенца — но у сына не оказалось ни проблеска музыкального таланта. Жена утешала: якобы ей был сон, что одарённым окажется следующий ребёнок. Следующим был Никколо.

Осваивал инструмент Никколо быстро и уже в раннем возрасте сочинял и исполнял довольно трудные вещи, и это вскружило голову его отцу. Он решил, что мальчика надо как-то особо муштровать, чтобы тот стал непременно знаменитым. Когда методика с сараем и голодовками показала себя не очень состоятельной — то есть, после «смерти» сына — Антонио задумался и подыскал мальчику в учители настоящего музыканта, скрипача Джованни Черветто.Вероятно, учитель по своим методам недалеко ушёл от горе-педагога Антонио Паганини, поскольку Никколо потом всю жизнь избегал упоминать его имя и, вероятно, даже не считал за учителя. Возможно, ко взрослому возрасту отец и Черветто отбили бы у мальчика всякое желание держать в руках скрипку, но юным виртуозом заинтересовались сразу двое: композитор Франческо Ньекко и капельмейстер собора Сан Лоренцо Джакомо Коста. Они обращались с пареньком уважительно, мягко наставляли его, а Коста взял к себе в оркестр на работу.

Нельзя сказать, что одержимость отца прошла для Никколо бесследно. Всю жизнь он страдал от слабого здоровья, заложенного, вероятно, суровым обращением в детстве; его также одолевали приступы мрачности. Кроме того, он был потрясающе необразован, что для знаменитого музыканта, каким он стал со временем, было едва простительно: писал с орфографическими ошибками, «плавал» в вопросах истории, хотя нахватался кое-каких знаний, чтобы с грехом пополам поддерживать разговор. Похоже, отец не отпускал Никколо даже в школу.

Некоторые просто рождены для славы
Талант юноши, только начавшего музыкальную карьеру, тем временем, надо было развивать. Решено было отправить Паганини-младшего в обучение в Парму, к знаменитому скрипачу Алессандро Ролле. Для этого Никколо дал дебютный концерт в генуэзском театре Сант-Агостино. Денег с одного концерта не хватило, но меценат маркиз Джан Карло ди Негро организовал ещё одно выступление, во Флоренции, и Никколо, наконец, смог отъехать в Парму.

Но в Парме отец и сын Паганини столкнулись с закрытой дверью спальни: Ролла болел, собирался болеть ещё долго, никого не принимал и когда начнёт принимать, неизвестно. Ситуация была печальна. Предстояло уйти из дома Роллы несолоно хлебавши. Но Никколо медлил. Он увидел на столике скрипку и ноты; сочинение его заинтересовало, и он, взяв чужую скрипку, начал наигрывать. То были ноты авторства самого Роллы; больной сразу их узнал и поднялся с постели, чтобы увидеть таинственного музыканта. Он не смог скрыть потрясения, увидев всего-то навсего подростка. «Мне нечему учить этого молодого человека», сказал Ролла отцу Паганини.

Ролла передал Никколо композитору Фернанду Паэру, Паэр, в свою очередь, Гаспару Гиретти, и под руководством Гиретти Никколо достиг совершенства и как скрипач, и как композитор. По крайней мере, тогда казалось, что лучше уже некуда. После Гиретти Паганини стал очевидной и неоспоримой звездой. Он колесил сначала по городам, потом по странам. Многие возмущались ценой на билеты на его концерты; он в ответ поднимал цены ещё выше. Те, кто всё же приходил, убеждались, что этот скрипач отличается от любого другого. Его руки стоили больше, чем он выручал за концерты: они были бесценны…
Конечно же, со славой пришло и женское внимание. Никколо всегда окружали почитательницы, он легко заводил любовниц. Самой известной из них стала певица Антония Бьянки. Пара сложилась такая странная, что о ней все судачили. Паганини считался некрасивым, Бьянки — наоборот. Оба открыто изменяли друг другу: Антония объясняла, что бесконечные болезни мужа (кашель, ревматизм, приступы лихорадки и кишечных колик) оставляют ему мало сил на то, чтобы её удовлетворять. Однако удивительным образом этих сил хватало на других женщин.

В конце концов Бьянки родила сына, которого назвали Ахиллом. В отцовстве сомневались буквально все, кроме самого Паганини. Он о ребёнке мечтал давно и в отцовство погрузился с головой. Когда Ахиллу исполнилось три, его родители разошлись в разные стороны; Никколо добился опеки над мальчиком и дал ему свою фамилию (конечно же, отношения с Антонией были незарегистрированы). Чтобы обеспечить мальчика и его будущее, Паганини работал, как проклятый.
Жадина и сатанист
Гастрольные чёсы и дорогие билеты — все вокруг упрекали Никколо в жадности. А жадный Никколо раздавал половину билетов бесплатно — студентам-музыкантам, а часть вырученных денег высылал родственникам и отдавал на благотворительность. Чтобы не тратить лишнего на себя (а значит, больше отдать другим), одежду он покупал у старьёвщиков. Обвиняли Паганини и в грехе потяжелее — в том, что он, якобы, некогда убил человека и на каторге продал душу дьяволу за то, чтобы тот сделал его гениальным скрипачом. Так впечатляли зрителей сочетание неповторимой по искусности игры (а многие зрители понимали толк в скрипичной музыке), болезненной внешности и мрачного характера.

Слухов добавляла и эксцентричная манера музыканта работать корпусом и руками. Он разработал собственные позы и движения, которые давали ему особый простор работы со скрипкой. В результате многие уверяли, что на их глазах скелет скрипача искривлялся и менял форму, локоть руки выворачивался в противоположную сторону, кисть отделялась от остальной руки и ходила по скрипке сама по себе. Впрочем, сейчас есть гипотеза, что Паганини страдал болезнью Марфана, которая действительно делает суставы немного слишком свободными, и от неё и умер, потому что она вызывает аневризму аорты.
Чтобы понять всё мастерство Паганини, стоит знать о нём два факта. Однажды на спор он проиграл мелодию на шёлковом шнурке от лорнета; в другой раз недоброжелатели перерезали ему все струны на скрипке, оставив, по счастью, одну целой — и он отыграл весь концерт на этой струне так, что зал ничего не заметил. Ещё на одном выступлении опоздавший скрипач схватил инструмент, не проверив настройки. Во время самой игры оказалось, что скрипка с роялем аккомпаниатора серьёзно расходятся; но этот факт успел заметить только аккомпаниатор. Николо так быстро перерассчитал аппликатуру скрипки, каждое своё движение под каждую ноту, что зал опять ничего не заметил.

Паганини умер от туберкулёза в неполные пятьдесят семь лет. Последние месяцы болезни он не выходил из дома и почти не вставал, целыми днями просто полулежал и перебирал пальцами струны скрипки. Гроб с его останками закапывали несколько раз — и выкапывали из-за угроз местных жителей, чтобы перевезти труп Паганини дальше и попытаться закопать снова. Буквально все в Европе были уверены, что Никколо — сатанист, и, казалось, бедному скрипачу уже не найти покоя — ни один город не соглашался осквернить его останками свою землю. Ахилл Паганини измучился, пока сумел похоронить отца.
Согласно завещанию скупого, нелюдимого, всех, казалось, ненавидящего желчного старикана Никколо все его скрипки — замечательные, дорогие музыкальные инструменты — отошли нескольким талантливым студентам и… его недругам, тем музыкантам, с которыми они ругали друг друга в глаза и за глаза, но чьё мастерство не вызывало у Никколо, видимо, сомнений. Любимую скрипку он подарил родному городу, Генуе; она получила прозвище «вдовы Паганини». В завещании Никколо также запретил сыну как-либо тратить деньги на похороны: делать их пышными, заказывать реквием… Он всегда предпочитал тратить на других, а не на себя.

Картина дня

наверх