Предвечный трибунал: убийство Советского Союза

Алексей Кофанов

Предвечный трибунал: убийство Советского Союза

День первый. Процесс пошел

Ударил гонг. Гул его тяжко прокатился по залу, заставляя вибрировать мельчайшие частички души, наводя безотчетный ужас. Несколько секунд всё дрожало, затем звук не истаял, а словно впитался в стены, скамьи, тела приглашённых. Напряжение возросло.

– Прошу встать, – повелел неизвестный голос.

Публика поднялась. Величественный Судья вышел откуда-то и сел в кресло. Сбоку примостился Секретарь.

– Объявляю заседание открытым, – начал Судья бесстрастно, но так веско, что никто не смел шелохнуться. – Слушается дело, озаглавленное истцом как «Убийство СССР». В юридической практике случай исключительный, ибо потерпевший, по мнению большинства, не являлся лицом одушевленным. Но поскольку создание прецедентов тоже входит в наши полномочия, то дело к предварительному рассмотрению принято. Истцом выступает писатель Алексей Кофанов. Что вы можете сказать по существу дела?

Тут я обнаружил себя на кафедре. Кажется, так это называют. Тумбочка с бортиками, вроде дубовая, и я стою. Откуда я здесь?!

Нет, я давно хотел выступить в подобном Трибунале, поделиться наболевшим за двадцать позорных лет, виновных покарать – а может, даже исправить приключившуюся с моей Отчизной беду. Но мечтать не вредно. Что зависит от меня, русского парня из толпы? Ну, или дядьки русского – это как посмотреть… Кто меня услышит?

И вдруг – вот. Трибунал, кафедра. Обвиняю… Что за бред?!

Ладно. Ты здесь – значит, действуй.

– В 1991 г-году погибла великая Де-держава, – начал я, заикаясь по неистребимой детской привычке. Соберись! Нельзя сейчас мямлить! – Я прожил в Советском Союзе двадцать лет и успел его разглядеть. Большинство людей жило тогда не ради наживы, жадным не было. Мы верили в царство всеобщей справедливости – и приближали его по мере сил. У нас была прекрасная литература, живопись, кинематограф; наука наша если и отставала от американской, то чуть-чуть. Да и многие ученые в США переехали от нас же!

Нас бесплатно учили на высшем мировом уровне и даром лечили – признаю, чуть похуже. Мы были уверены в завтрашнем дне. А наша мощь сдерживала агрессивную Америку, не давала развернуться – и за сорок лет ей удалось напасть лишь на Вьетнам. Наша страна гарантировала мир всем народам.

А потом ее убили. В 91-м она не сама распалась, ее развалили враги. Внутренние проблемы есть всегда – но их можно было исправить, сохранив Державе жизнь. Лишь предательство наших вождей позволило врагу погубить СССР. Это – предумышленное убийство!

(Я вошел в роль обвинителей, виденных на экране. Даже фразы стал строить по-иному, и заикание пропало. Так всегда бывает, когда ты в образе.)

– Вы обвиняете кого-то конкретно? – спросил Судья.

– Ну, заказчики за океаном, и их имен я не знаю… Но исполнитель, убийца наёмный – известен всем.

– Назовите имя ответчика.

– М… Михаил Горбачёв, – выдавил я из себя. Не ждал такого поворота. Получилось, что я стукач… Внушая себе, что донос всё равно безвреден, я добавил. – Только кто ж призовет его к ответу?

– Будьте любезны, распорядитесь, – велел Судья. Секретарь скользнул в черную дверь, скоро вернулся. Сердце во мне стукнуло и повисло… Но ничего не последовало. Тишина затянулась, публика начала шептаться. Ноги гудели, я осторожно переминался за кафедрой и недоумевал: что значит эта нелепая пауза? Может, хотят, чтоб я отказался от своих слов и отпустил всех на покой?

Судья, казалось, дремал.

А я краем глаза огляделся. Зал огромный, стрельчатые проемы с витражами, снаружи тьма. Ночь? Или… Не будем об этом.

Кто-то кашлянул, гулкое эхо ушло в вышину. Собор? Вроде Нотр-Дама? Похоже: ряды скамеек, колонны-ребра, тишина благоговейная. Но почему вместо алтаря кресло Судьи? Где я??

В противоположном от нас конце зала отворилась внушительная дверь – целый портал! – за ней мелькнули невнятные светлые вихри. Вошел некто, неразличимый в полумраке. Звук шагов выдавал обрюзгшую старость.

Он шел, постепенно выявляясь из сумрачной тени, а я боялся его узнать.

О н остановился невдалеке. Глаза под очками остались непроницаемы, но я чувствовал, каким усилием воли скрывает он желание оглядеться. Тоже не понимает, как его сюда занесло! Действительно стар и толст, широкоплеш, на челе покатом темнеет пятно в виде затонувшего континента.

Судья изрек без эмоций:

– Этот человек обвиняет вас в убийстве. Что вы можете сказать в своё оправдание?

Толстяк глянул на меня и бросил презрительно:

– Это вообще кто?

Подрастерялся «демократ» от стресса и ляпнул плясавшее на языке.

– Гражданин страны, которую вы убили, – ответил я, пряча дрожь голоса. Паскудно мне было – но пришлось идти до конца. Генсек еле заметно повел плечом:

– Не понимаю, о чем он говорит.

Прозвучало это искренне. Нет, совсем искренне! Зал облегченно вздохнул. А я поразился: неужто верит в свою невиновность?! Или за годы самооправданий отрепетировал интонацию? Или… я оклеветал почтенного старца?!

Кольнуло, и в душу начал сочиться страх. Я прикрыл глаза, чтоб себя не выдать.

Нет, я не боялся расплаты за клевету. Если я гад – отвечу! Пусть арестуют, это снимет тревогу с души.

Не кары я испугался, а укора собственной совести.

– Предъявляли ли вам подобное обвинение раньше? – уточнил Судья для порядка, готовясь закрыть дело.

– Подобные инсинуации случались, – овладев собой, ответил Горбачёв в своей привычной манере. – Но они, я вам скажу, полностью безосновательны.

– Вы отрицаете обвинение в убийстве?

– Безусловно. Хосударство распалось уследствие объективных исторических обстоятельств, у результате накопиушихся внутренних противоречий.

С детства помню его произношение: половина букв «г» звучит мягко, по-украински, а вместо многих «в» – «у». Южанин… Генсек продолжил:

– Процесс пошел, и он был неизбежен. Моей задачей было минимизировать негативные последствия происходящего естественного распада, и я исполнил эту миссию почти безупречно.

Кто-то робко хлопнул, его поддержали, и через секунду зал взорвался овацией.

Старец был так убедителен, что я чуть не заплакал от собственной мерзости. Как смел я покуситься на праведника! Жизнь кончена… Руки невольно прицелились хлопать в такт толпе – и вдруг меня словно толкнули. Я вспомнил. Быстро вынул блокнот и нашарил нужную страницу.

– Позвольте… – сказал я, когда овация стихла. – Вот я тут записал… Михаил… Сергеевич, в марте 1992-го в Мюнхене вы публично сказали: «Мои действия отражали рассчитанный план. Задачу мы решили: тоталитарный монстр рухнул»ⁱ.

Зал провалился в тишину. Каждое моё дальнейшее слово звенело, как колокол в безветренном небе.

– А в ноябре 2009-го, – продолжал я, читая в блокноте, – репортер агентства «Euronews» спросил вас: «СССР развалился. Почему не удался ваш проект?» Вы ответили: «Я не согласен, что проект не удался. Он настолько удался, что никто не способен вернуть страну назад. Так что перестройка победила»ⁱⁱ. Дважды с интервалом в 17 лет вы сказали одно и то же. Если это не признание заранее спланированного умысла по убийству – то что это?

Лысина с отметиной блестела, бывший президент вытер ее платком.

– Так ли это, господин Горбачев? – переспросил Судья. – Прошу вас говорить только правду: ведь факты нетрудно проверить… Произносили ли вы приписанные вам истцом слова?

– Произносил, – сознался генсек после паузы. Голос его слегка дрогнул.

– Что ж. – Судья встал. Публика невольно поднялась тоже, безо всяких понуканий. – Я усматриваю признаки состава преступления. Дело принимается в производство. Трибунал назначит Прокурора и Адвоката для подробного изучения обстоятельств. Первое слушание состоится завтра.

 

 

День второй. Факт убийства

И снова ударил гонг, будоража нервы.

– Прошу всех встать.

Теперь я оказался не на кафедре, а в зале, в первом ряду. Бывший генсек сидел у левой стены, за отдельным столом, с Адвокатом – респектабельным джентльменом в тонких очочках. За судейским же столом добавился третий персонаж: женщина средних лет. Она и взяла слово:

– Разрешите представиться: я Прокурор данного процесса. Подсудимый Горбачев Михаил Сер…

– Протестую, – Адвокат эффектно приподнял руку. – Вина моего клиента не доказана, и я требую, чтобы он проходил как свидетель.

– Протест отклоняется, – возразил Судья. – Задача Трибунала и состоит в определении вины или невиновности подсудимого. Секретарь, ознакомьте нас с его биографией.

Жилистый длинный Секретарь раскрыл бумаги и начал читать:

– Горбачев Михаил Сергеевич, 1931 года рождения, родом из села Привольное Ставропольского края. Отец русский, мать украинка. Его дедом по матери был Пантелей Ефимович Гопкало, троцкист, арестован, выпущен в 38-м.

– Протестую, – перебил Адвокат. – Это не имеет отношения к делу!

– Протест принят. Продолжайте, Секретарь, но без лишних подробностей.

Забавно. Когда в суде кричат, что нечто не относится к делу – значит, эта деталь самая важная… Дед – троцкист! Враг Русской Державы, западный агент. Вот они, гены! И Сталин его помиловал, чем создал во внуке чувство безнаказанности… Слишком добрым был «кровавый тиран»…

Горбачёв сидел насупясь, сцепив на столе толстые пальцы. Лицо его казалось грубо слепленным из глины. Некоторые старики светятся, праведно прожитые годы сияют сквозь морщинки; но тут – глина и глина…

«Вот они и добились: меня судят, – усмехнулся он. – Сколько вопили об этом… Кто ж это такие? В сраной эрэфии никто бы не посмел. Может, Гаага? Предали, как Саддама? Но почему по-русски? Нет, тут что-то другое».

Ему захотелось встать, грохнуть кулаком по столу:

– Каковы ваши полномочия? На каком основании вы меня судите?!

Но не получилось. Что-то внутри остановило:

– Мишунь, не выпендривайся.

Он снял очки, протер их платком и надел. Вновь сцепил неповоротливые толстые пальцы.

Откуда я знаю мысли Горбачева, спросите вы? Ребята, я писатель. Работа у меня такая: знать, что думают люди…

– В пятнадцать лет Михаил стал помощником комбайнера, – продолжил Секретарь, – за что спустя два года получил орден Трудового Красного Знамени.

Опа! Неужто вправду орден? Тогда зря не поощряли… Но даже если заслужил – столь ранний триумф мог раздуть гордыню в комплекс превосходства. Не война ведь уже, юных награждали редко…

А подсудимый вспомнил себя пацаном: поле, солнце, пшеница золотая. Аж на душе потеплело. Дружно трудились, весело, и в мыслях не было рушить Союз. Но немного гордился: специалист, на комбайне работаю! Манящее слово, заграничное, нездешним веет. Come, бай. Приходи, бай. Что ж, я пришел…

– В девятнадцать лет Горбачев стал кандидатом в члены КПСС и без экзаменов поступил на юрфак МГУ.

Ага. Вот так «крепостным колхозникам» запрещали приезжать в города…

– В 1953 году женился на студентке философского факультета Раисе Максимовне Титаренко, – продолжал Секретарь. – По окончании вуза пару распределили в Ставрополь, где Михаил начал делать комсомольскую карьеру, за шесть лет поднявшись до первого секретаря крайкома. Затем перешел на партийную работу и вскоре возглавил краевой комитет КПСС.

Генсек вдруг будто сверху увидел: Сокольники, лето, духота. Они с Раисой пришли сюда, держась за руки – юные, влюблённые. Листья чуть заметно шелестели, с них медленно капал вязкий сок.

– Искупнёмся? Жарища ведь! – предложил он.

– Миш, ну чего ты… Несерьезно…

Но спустя минуту они уже плавали в пруду и смеялись. А небо заволокло, духота сгустилась, мир в напряжении застыл. Они как-то неловко столкнулись в воде – и так вышло, что обнялись. Не собирались даже…

– Рая…– сказал он тихонько. А она вдруг его поцеловала, первый раз по-настоящему. И в тот же миг над их головами с грохотом взорвалась молнияⁱⁱⁱ! Будто знак с небес, будто их близость стала глобальным событием! Случайно совпало, конечно. А впрочем, кто его знает? …

Горбачев незаметно вздохнул. Если честно, он сам не понимал, как сумел прожить так долго без Раисы. Боль утраты сидела в нём всегда, порой почти исчезая, но иногда буквально сбивала с ног. Воздуха не хватало, он тяжко дышал, вынимая занозу из сердца. Все были уверены, что он ее не переживет, и сам он так думал – но годы идут, а он жив. Идут, а он жив… Перемогается кое-как, скрывая от всех, что у него тоже есть чувства.

А временами в висок стучалась странная мысль, что эта тянущаяся многолетняя разлука – его кара. Дикая мысль. Кара за что? Что он сделал?!

 

… После пары лет на комбайне он никогда ничего не созидал – лишь скользил в управленческих структурах. И всё у него складывалось необыкновенно легко, будто он договор с некой силой заключил, и она вела его, огибая преграды.

Орден! Легко принят в партию! В МГУ – без экзаменов! Окончив, он ни дня юристом не работал – сразу втерся в руководящие структуры и к тридцати годам возглавил краевой комсомол. Не напрягаясь. Я это называю: сумел без мыла войти в анналы…

Но партийная карьера гораздо перспективнее. Что ж, комсомольский вожак перескочил туда – и в 39 лет был уже первым секретарем Ставропольского крайкома, что по советским меркам необычайно рано.

Глава крайкома (или обкома) – это удельный князь. Подчинялся он лишь Москве, да еще поди уследи за ним; а вотчина порой равнялась целой европейской стране – по размеру, обилию народа, промышленности и прочему. Власть большая.

Чем же он запомнился на этом посту? Вы удивитесь: ничем. На ставропольских фото Михал Сергеич точь-в-точь подходит под описание: «не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод». Да, Чичиков. Никакой, стертый – только с Пятном.

Когда он возглавил Союз, журналисты рванули на его малую родину – выведать вкусненькое из прежних заслуг генсека. Но местные лишь руками разводили! О его предшественнике Федоре Кулакове пели взахлеб, его любили и помнили – а Меченый скользнул прозрачной бесформенной медузой. У него даже команда не сложилась, и в Москву он переехал один, не притащив «ставропольских» – как Брежнев привел «днепропетровских», а Путин «питерских».

Впрочем, одно землякам запомнилось: прозвище «Мишка-пакет» (или «Мишка-конвертик»). Так его величали за склонность принимать подношения. А Раиса любила навещать торговые базы, отбирая себе лучшие товары^iv.

Вращаясь в должностях, Горбачев заочно окончил второй вуз, сельскохозяйственный. Решайте сами, доверять ли этому диплому; но не хотел бы я оказаться преподом, который поставил «незачет» крупному начальнику… Однако теперь наш герой считался спецом по селу.

Краем он правил девять лет, средненько, ровненько, незаметно. Да и негде отличиться: в Ставрополье ни производств крупных, ни культуры, лишь более-менее колыхалось сельское хозяйство… Нашлась, однако, дырочка, сквозь которую грядущий царь смог взлететь: в его уделе оказались Минводы – курорт прославленный. Кремлевским аксакалам лечиться за бугром не подобает, и они тянулись сюда, в Пакетов рай. А неформальное знакомство всегда крепче…

Х озяин края и тут проявил умеренность: приторно не выстилался, но преданность показал. На мелочевку всякую сил не тратил, особо сблизился с Председателем Совета Министров А. Косыгиным и с Председателем КГБ Ю. Андроповым. Его бывший начальник (а теперь секретарь ЦК) Кулаков тоже помогал, чем мог.

В июле 1978-го он помог так: загадочно умер. Самоубийство? Или не само¹?.. Освободилось место секретаря ЦК по сельскому хозяйству. И Андропов вытащил на него ставропольского князька. Зачем? Тогда никто не понял.

В стране перемещения не заметили. Но американский политолог А. Браун внезапно заявил: «Вчера в Москве произошло событие исключительной важности: на пост секретаря ЦК КПСС избран Михаил Сергеевич Горбачев»^v. Странно, правда? Почему для Штатов карьера безликой тени «исключительно важна»? Что там о нем знали?

На этом посту он, как обычно, проявился никак. Ни рыба ни мясо. Офисный планктон. И тем не менее (или именно поэтому?) всего через два года, в 1980-м, попал в Политбюро ЦК КПСС. Стал одним из четырнадцати главных людей страны.

Это очень странно. Секретари ЦК обычно на этой должности и умирали, в «высшую лигу» взлетали единицы. Вдобавок, нашему герою исполнилось лишь 49 – а средний возраст членов Политбюро перевалил за 70; эта палата старцев просто не принимала к себе юнцов! А Горбачев прошел. Чудом. Я же говорю: ощущение, что его вела некая сила. Может, даже не из этого мира…

На всякий случай поясню: Советский Союз управлялся исключительно через органы так называемой партии, КПСС. «Так называемой» – потому что вскоре после революции, году в 1919-м, она перестала быть политической партией в привычном смысле, превратилась в структуру госуправления. Уникальную и по-своему мудрую.

Работала она так. Любой желающий мог в нее вступить – без блата и взяток. Нужно было лишь доказать: свое чувство коллектива (а не эгоизм), веру в грядущее царство справедливости, готовность подчиниться дисциплине. Разумно и посильно.

Привилегий рядовой член КПСС не имел, но мог начать руководящую карьеру – если имел к тому желание и природную способность. Есть они далеко не у всех. Это лишь обыватель на диване думает, будто хочет быть начальником. Получив реальную возможность управлять, он останется на диване: там спокойнее и проще.

Карьера развивалась примерно так: сначала активного коммуниста выбирали секретарем первичной организации – парторгом цеха, корабля, кафедры в институте… Эта должность не кормила, исполнялась параллельно основной работе – но человек получал начальные навыки управления.

Затем можно было перейти в райком (районный комитет) партии – и от рядового члена подняться до инструктора или секретаря. Вот это уже считалось профессией. Секретарь курировал некую часть жизни района, первый секретарь управлял всем.

Выше райкома – горком (городской) и обком (областной). Власть та же, только на большей территории. Все главы обкомов прошли через райком и горком, постепенно повышая уровень ответственности и решаемых проблем.

Еще выше – республиканский ЦК. У каждой из пятнадцати республик Союза² имелся собственный филиал КПСС (КП Украины, КП Армении и т.д.), первый секретарь филиала безраздельно правил республикой.

Высшим органом власти был Центральный Комитет (ЦК), состоявший из нескольких сотен человек (максимально – 412). Членов ЦК выбирали делегаты партийных Съездов.

Меньше десятка высших аппаратчиков становились секретарями ЦК. Каждый из них управлял некоей областью жизни страны (промышленность, сельское хозяйство, культура и т.д.).

Наивысшую касту составляло Политбюро.

Существовали и нормальные государственные структуры: Советы всех уровней, министерства… Но они решали лишь технические вопросы; а стратегию и тактику определяло Политбюро. Впрочем, четко тут не разделить: ведь его членами были и председатель президиума Верховного совета, и председатель Совмина, и все ключевые министры… Партийная и государственная власть своими верхушками срослись.

Чем мудра эта система? Тем, что участвовать в управлении мог каждый желающий – и каждый мог сделать максимальную карьеру. И (что крайне важно) занять высокую должность рывком не мог никто, поднимались постепенно. А значит, учились управлять. Дело-то трудное!

Коррупция, кумовство, землячество случались и здесь. Но лишь как исключение.

 

В 1982 году отмучился ветхий Брежнев, и начались перемены. Сперва взлетел старый чекист Андропов, а его любимец Горбачев стал вторым человеком. Чекист болел, его хватило лишь на 14 месяцев – однако протеже его место занять не смог: в Политбюро грызлись группировки, андроповцы пока проиграли. И на трон лег полуразложившийся Черненко, не имевший ни малейшей собственной воли. Трон в основном пребывал в Центральной клинической больнице.

Горбачева задвинули. Но элита шаталась, бесспорного лидера не было. Появилась возможность влиять извне. И случилось вот что: в декабре 1984-го Горбачева с Раисой позвали в Англию. (Ключевые решения принимают там, а не в США.)

Г ость чаровал усердно – и «ошеломил флегматичных британцев. Горбачев то острил, то принимался спорить с членами парламента. Британцы заулыбались, когда он упомянул, что читал «Коридоры власти» Ч.П. Сноу. Во время посещения Британского музея, где Карл Маркс работал над «Капиталом», он пошутил, что «людям, которым не нравится Маркс, следует винить в этом Британский музей». Он приобрел несколько костюмов у Дживса и Хока, консервативных портных в Савил-роу, которые шили военную форму для многих поколений королевской семьи.

Раиса серьезно относилась к покупкам. Бульварные газеты лихорадило, когда она носилась по Лондону и размахивала золотой карточкой «Америкэн экспресс» в «Харродзе». Она приобрела бриллиантовые серьги у Картье за 1780 долларов и пропустила запланированное посещение могилы Карла Маркса, чтобы взглянуть на королевские драгоценности в Тауэре»^vi.

Тэтчер визитера одобрила, и он получил оперативную кличку «Горби». Пока неизвестно, какие конкретно рычаги Железная Марго имела в Политбюро, но результат последовал…

Конкурировал с Горбачевым за пост генсека хозяин Ленинграда, член Политбюро Григорий Романов. В 1974-м его дочь вышла замуж – и вдруг сейчас, через десять лет, поползли слухи, якобы свадьбу играли в Таврическом дворце (или в Эрмитаже), используя эрмитажную царскую посуду^vii. Враньё наглое, но почему-то это «знали все».

Компромат типично западный. У нас бы его обвинили в отходе от марксизма-ленинизма или хотя бы в воровстве; но семейные скандалы – метод зарубежных спецслужб. Сенсацию выдал немецкий журнал Spiegel. Радио «Свобода» и «Голос Америки» статью пересказали^viii.

Конкурента удалось убрать.

Аналогичный компромат сварганили о другом сильном конкуренте – партвожде УССР Владимире Щербицком: якобы его дочь тайно торгует антиквариатом^ix. А в 1990-м Щербицкий умер при неясных обстоятельствах; есть информация, что ему помогли^x.

– После смерти К.У. Черненко в марте 1985-го Горбачев был избран Генеральным секретарем ЦК КПСС. В марте 1990 года он стал также Президентом СССР, а в декабре 1991-го Советский Союз распался. Обвиняемый автоматически утратил руководящие должности, – закончил Секретарь читать биографию. – Его дальнейшая карьера Трибунал не интересует.

Судья кивнул:

– Благодарю вас. Господа, цель сегодняшнего заседания: выяснить наличие предумышленного убийства. Защита отрицает даже убийство по неосторожности, ибо потерпевший скончался сам. Если мы установим истинность данного утверждения, дальнейшее расследование лишается смысла. Слово предоставляется истцу.

Я поднялся на кафедру:

– Здравствуйте… Сейчас попробую сформулировать… Придя к власти, подсудимый начал сокрушительные реформы. Да, проблемы имелись – как в любой стране и в любое время – но их можно было исправить, не круша социализм.

– Чушь! – выкрикнул Горбачёв. – Система прогнила сверху донизу, лишь коренная перестройка могла ее спасти!

– Надеюсь, Трибунал установит, что это неправда, – парировал я. – А пока хочу напомнить ваши слова, Михаил Сергеевич: «Если б я не начал реформы, то царствовал бы еще лет пятнадцать»^xi. Они означают, что за вами пришел бы следующий генсек и так далее. СССР процветал бы до сих пор.

– Это было сказано в другом контексте! – сообщил подсудимый. Я переспросил:

– В каком?

Бывший генсек не нашел ответа. Я продолжил:

– Вы (или те, кто вами управлял) рассчитали точно. Вы шли плавно, без резких движений, понемногу приучая народ к развалу. Вашу вину доказать непросто, поскольку ни один ваш шаг сам по себе страну не убивал – однако все они вместе вели к одной цели. Вот ваши основные шаги: так называемая «антиалкогольная кампания», ослабление партаппарата, вывод войск из Афганистана, разрушение Берлинской стены, создание компартии РСФСР, организация так называемого «августовского путча», беловежский сговор.

– Ну уж последние два на меня валить – это ни в какие ворота! – натужно засмеялся Горбачёв. А я упрямо повторил:

– Надеюсь, суд докажет, что и это ваших рук дело.

Адвокат поднял руку:

– Антиалкогольная кампания, вывод войск и разрушение стены – величайшие заслуги моего клиента. Ставить их ему в вину крайне неадекватно. Я требую психиатрического освидетельствования истца!

В зале засмеялись, а Судья покачал головой:

– Предложение отклоняется. Однако если обвинения останутся недоказанными, истец ответит за клевету.

Вот тут я испугался. Аж ноги ослабли. Нет, с совестью порядок, в своей правоте я уверен – но найдутся ли юридические улики? Блин, надо каждое слово обдумывать, а то сам влечу по полной…

Прокурор пришла мне на помощь:

– Пока мы считаем достаточным установить два факта: что страна сама не рушилась, и что обвиняемый имел преступный умысел. Приглашается свидетель Рой Медведев.

Опаньки! С детства меня его имя забавляло. Пчелки с Винни-Пухом. Ну-ка, каков он на самом деле?