Выйти на площадь в назначенный час
10 ноября 1825 года князь Сергей Петрович Трубецкой приехал в Петербург в отпуск из Киева, где служил уже почти год. В столице его и застало известие о смерти Александра I и вызванное этим возбуждение в среде либеральных оппозиционеров.
Присутствие в разгар политического кризиса в Петербурге давнего и авторитетнейшего участника декабристских объединений, каковым являлся Трубецкой, к тому же опытного и известного в офицерской среде военачальника, можно было считать настоящим подарком для противников самодержавия.
Сергей Трубецкой, несостоявшийся диктатор
Очевидно, что и глава Северного общества Кондратий Рылеев поначалу всячески привечал и поддерживал князя. Но потом его тактические схемы стали стеснять пылкое поэтическое воображение лидера «северян». И чем ближе к началу выступления¸ тем очевиднее Рылеев действует в обход Трубецкого и его предложений, выдвигает на первые роли своих ставленников Якубовича и Булатова и даёт им указания напрямую.
Днём 13-го Рылеев предложил Булатову быть в казармах гренадер в семь часов. Позже он сообщил полковнику о том, что сбор назначен на восемь утра 14 декабря. Характерно, что во время вышеупомянутого разговора утром 14 декабря на квартире Рылеева Иван Пущин спросил полковника: "Да много ли вам надобно [войск]?" И получил ответ: "Столько, как обещивал Рылеев".
У главы Северного общества и полковника явно индивидуальная договорённость, содержание которой остаётся неясным для прочих. Вся роль Булатова, так блестяще им проваленная, была от начала и до конца написана Кондратием Ивановичем и оставалась неизвестна и Трубецкому, и даже Оболенскому. И Трубецкой умалчивает о заданиях Якубовича и Булатова не из осторожности, а по той простой причине, что он с этими личностями почти не пересекался и не знал, какие инструкции они получали.
Между тем Рылеев раздаёт приказы не только своим конфидентам, но и «ротным начальникам». Так, 12 декабря Рылеев на совещании у Оболенского — в отсутствие Трубецкого — «решительно объявил» соумышленникам, что «они собрались ныне для того более, чтобы честным словом обязаться быть на площади в день присяги с тем числом войск, которое каждый может привести, в противном случае находиться на площади самому». То есть вся тактическая схема сводится к тому, чтобы собраться у Сената — когда получится и с кем получится.
Кондратий Рылеев – тоже диктатор?
Поручик Финляндского полка Андрей Розен сообщал в своих мемуарах:
Оболенский, очевидно, воспринял все эти инструкции как некую предварительную версию и днём 13-го прямо спросил Рылеева «какой план», на что тот ответил, что план сообщит Трубецкой (когда, на площади?), но собраться нужно у Сената с той ротою, которая придёт первая. Итак, до путча осталось несколько часов, а начальнику штаба неизвестен порядок действий, а Рылеев, для виду сославшись на Трубецкого, тем не менее повторяет, что смысл их выступления состоит в сборе на площади.
Но вот наступает вечер. Николай Бестужев сообщает в воспоминаниях:
Как это понять: не важно, сколько сил соберется, но на дворец — «немедленно»…
А вот что сообщает о вечере 13 декабря Петр Каховский:
До начала путча остается все ничего, а из конкретики снова лишь сбор у Сената, все прочее – в тумане. И уже ничего про поход на дворец.
Уж полночь близится, а плана-то все нет…
Ситуация более чем странная, не правда ли? А возникла она во многом благодаря изоляции, точнее, самоизоляции Трубецкого. Согласно показаниям князя, по приезде из Киева он стал собирать сведения о состоянии умов в полках и числе членов самого общества.
Результаты не внушали оптимизма: «…расположение умов не подает надежды в успехе исполнения, а общество состоит из самых незначащих лиц». Неудивительно, что, например, Каховский, никогда не слышал Трубецкого говорящим: «Он, князь Оболенский, князь Одоевский, Николай Бестужев, Пущин всегда запирались с Рылеевым».
Осторожный князь считал излишним обсуждать детали будущего выступления со сборищем «незначащих лиц», ограничив свое общение узким кругом руководителей. Приверженность к конспирации сыграла с Трубецким злую шутку. Для большинства участников переворота «диктатор» оставался авторитетной, но малознакомой фигурой, о намерениях которого, как и о разногласиях с другими лидерами, им ничего не было известно.
Этим и воспользовался Рылеев, который, напротив тесно контактировал со всеми персонажами будущей драмы и мог беспрепятственно выдавать свои идеи за «план Трубецкого». Подытоживая сказанное, попробуем определить главные отличия в подходах двух лидеров переворота.
Трубецкой
— Захват Сената в момент присяги сенаторов. Охрана здания составляла всего 35 человек, так что для решения задачи хватало небольшой ударной группы.
— Подход лейб-гвардии и Финляндского полка на Петровскую площадь для защиты, перешедшего на сторону мятежа Сената.
— Выдвижение в сторону Зимнего дворца Гвардейского экипажа, Измайловского и Московских полков. Захват здания и пленение Николая для проведения дальнейшего суда над ним.
Рылеев
— Отказ от вмешательства в присягу сенаторов.
— Операция в Зимнем дворце силами Гвардейского экипажа и/или лейб-гвардейцев с целью убийства Николая. С этим же заданием на Дворцовую площадь отряжен убийца-одиночка Каховский.
— Сбор всех мятежных частей на Петровской площади.
Птенцы гнезда Кондратьева
В последнем варианте войска на площади нужны были скорее для красивой картинки — торжественного парада в ознаменование победы свободы, равенства и братства над тиранией. И Сенатская площадь была выбрана в первую очередь не из практических, а из символических соображений: именно здесь Сенат под ликующие вопли собравшихся должен был провозгласить упразднение прежнего правления и наступления новой эры в жизни России.
Рылеев был далеко не глупым человеком, но его богатое воображение явно обгоняло логику, а желаемое легко заменяло действительность. Возможно, на каком-то этапе он решил: чем сложнее замысел, тем сложнее его реализовать. Однако Кондратий Иванович упростил план переворота до такой степени, что в итоге его исход стал зависеть от одного выстрела, который должен был совершить Пётр Каховский.
Рылеев, возможно, был по-своему прав в том плане, что убийство великого князя разом решало все проблемы. Поэтому Гвардейский экипаж с Якубовичем и лейб-гвардейцы с Булатовым были отряжены для захвата дворца и «нейтрализации» Николая. Очевидно, два подразделения должны были действовать независимо, подстраховывая друг друга, так как их координация была фактически невозможна. А на случай их неудачи нового императора поджидал Каховский.
И тут мы подходим к такой важной стороне подготовки переворота, как подборка и расстановка кадров. Здесь организаторские способности Кондратия Ивановича раскрылись наиболее ярко. Все его креатуры (Каховский, Якубович, Булатов), несмотря на очевидные различия, были сходны в одном: все эти люди, как бы определили психиатры, находились в состоянии крайней эмоциональной нестабильности. Наряду с неустойчивостью настроения оно характеризуется ярко выраженной тенденцией действовать импульсивно, без учёта последствий, а также минимальной способностью к планированию.
Каховский – озлобленный неудачник, без связей и родных, выгнанный из армии за лень и аморальное поведение, потом был восстановлен, дослужился до поручика, но вышел в отставку по болезни, хотя, судя по всему, на физическое здоровье ему грех было жаловаться.
В итоге сами соратники по Северному обществу дали Каховскому такую характеристику: «Смоленский помещик, проигравшись и разорившись в игре, он приехал в Петербург в надежде жениться на богатой невесте; дело это ему не далось. Сойдясь с Рылеевым, он предался ему и обществу безусловно. Рылеев и другие товарищи содержали его в Петербурге на свой счёт». «Человек, чем-то огорчённый, одинокий, мрачный, готовый на обречение; одним словом, Каховский» (так характеризует его декабрист Владимир Штейнгель).
Булатов – человек, сломленный смертью горячо любимой жены, на могиле которой он выстроил храм, потратив на это почти все свои средства. И если состояние полковника можно охарактеризовать как надлом, то лейтмотив поведения Якубовича – надрыв. Его личная храбрость не мешала ему остаться в памяти современников позёром и фанфароном.
Такие натуры, очевидно, соответствовали романтическому умонастроению Рылеева, однако были совершенно неупотребимы для ответственного дела. Тем не менее, именно это трио в представлении Рылеева должно было сыграть решающую роль в путче.
Весьма примечательной получилась сцена, свидетелями которой 13 декабря оказались несколько заговорщиков. Рылеев, обняв Каховского, сказал: "Любезный друг, ты сир на сей земле, я знаю твое самоотвержение, ты можешь быть полезнее, чем на площади, — истреби царя".
«Инженер человеческих душ» нашёл нужные слова. После них будущий цареубийца почувствовал себя не паладином свободы и тираноборцем, а техническим исполнителем, сиротинушкой, которому богатенькие друзья недвусмысленно напомнили о необходимости отработать скормленный ему хлебушек. Неудивительно, что после такого наставления «киллер» не горел желанием исполнить задание.
Около шести часов утра 14 декабря Каховский пришёл к Александру Бестужеву, который так описал эту сцену: "Вас Рылеев посылает на площадь Дворцовую?" — сказал я. Он отвечал: "Да, но мне что-то не хочется". "И не ходите, — возразил я, — это вовсе не нужно". — "Но что скажет Рылеев?" — "Я беру это на себя; будьте со всеми на Петровской площади".
Каховский был ещё у Бестужева, когда пришёл Якубович и сообщил, что отказался от взятия дворца, «предвидя, что без крови не обойдётся…» В это время сенаторы уже съезжались для принятия присяги, а полковник Булатов, вместо того, чтобы идти к лейб-гвардейцам, молился за упокой души супруги и о будущем малолетних дочек.
Диктатор или зиц-председатель?
Собственно, в 6 часов утра переворот, каким его замышлял Рылеев, уже стал невозможен. Теперь путчистам могла помочь либо счастливая случайность, либо роковая ошибка их оппонентов. Но фортуна декабристам не улыбнулась, а Николай действовал решительно и оперативно.
Назначенный Рылеевым общий сбор у Сената, превратившись в самоцель, лишал мятежников инициативы, она неумолимо переходила к проправительственным силам. Московскому полку, который вышел первым на площадь, поначалу никто не противостоял. Но эта достаточно грозная сила (800 штыков) застыла в ожидании. В итоге под вечер против 3000 мятежников оказалось 12000 правительственных войск, да ещё с артиллерией.
Весьма показательны действия в тот день лейб-гвардейцев под командованием поручика Николая Панова, которые последними присоединились к мятежникам. Рота Панова выступила после того, как послышалась перестрелка в центре города. Очевидно, поручик решил, что началась решающая схватка, и, в отличие от однополчанина Александра Сутгофа, выступившего раньше, пошел не прямо к Сенату, а на Зимний, полагая, что основные силы путчистов начали бой за дворец.
Солдаты Панова даже проникли во двор Зимнего, но, столкнувшись с верными Николаю гвардейскими саперами, повернули к Сенату. Панову не откажешь в решительности, его рота дважды вступала в бой, но и над ним довлела установка на соединение с остальными силами. Не застав их у Зимнего, поручик поступил, как и все прочие, оказавшись в западне на Сенатской площади.
Но вернёмся в начало дня 14 декабря. В 7 часов утра к Рылееву приехал Трубецкой, однако, как князь рассказывал на следствии, «я не в таком духе был, чтобы расспрашивать, Рылеев тоже видно не хотел говорить». В 10 утра уже Рылеев с Пущиным прибыли к Трубецкому на Английскую набережную, но разговора снова не получилось, хозяин дома лишь дал гостям прочесть Манифест о восшествии Николая на престол.
Удивительная картина: выступление началось, а его вождям нечего сказать друг другу! Конечно, князь темнит: разговоры были и наверняка носили бурный характер. Но Трубецкой понимал, что стоит ему намекнуть на разногласия между ним и Рылеевым, тем более на конфликт, он даст следователям ниточку, потянув за которую те вытащат всю подноготную.
Утром 14-го Трубецкому было от чего прийти в ярость: его выставили дураком, что называется, по полной программе. Его план был подменен инструкцией по сбору у Сената. Полковник ясно сознавал не только, что путч уже обречен на провал, но и то, что он, как «диктатор», возможно окажется главным виновником поражения для своих сторонников и (что уже совершенно точно) предстанет главным обвиняемым для противников.
Материалы следствия подтверждают эти догадки князя. На допросах Рылеев на голубом глазу утверждал, что все зависело от Трубецкого, а сам он никаких указаний давать не мог.
Вот его показания:
Полковник Булатов, по утверждению Рылеева, тоже хотел прежде принятия окончательных решений познакомиться с диктатором, "с которым, — говорит Рылеев, — я и свёл его". Он также уверял, что вечером 12 декабря Трубецкой, Булатов, Якубович "рассуждали о плане действия".
Рылеев, который самолично отдавал важнейшие распоряжения, не только прячется за спину Трубецкого, но и всячески старается «покрепче привязать» к нему Якубовича и Булатова. Так же подло глава Северного общества пытался скрыть свое участие в замыслах на цареубийство, перекладывая инициативу на «сира» Каховского.
Понятно, что, появись Трубецкой на площади, болтаться бы на ему на виселице вместе с прочими наиболее опасными злодеями. Вполне сознавая подобную перспективу, если не в первую, то во вторую встречу утром 14-го Трубецкой твердо решил ни на какую площадь не выходить.
Обращённая к полковнику прощальная реплика Ивана Пущина («…однако ж, если что будет, то вы к нам придёте») даже в сухом пересказе Трубецкого звучит заискивающе. Смущённый Пущин явно понимал, что происходит на душе у князя. Однако, как признался на следствии Трубецкой, у него тогда не хватило духу «просто сказать «нет». Также у него не хватило духу удалиться прочь от эпицентра событий, от участия в которых он отказался.
Роль князя, хотя внешне и выглядела противоречивой и непоследовательной, не вызвала осуждения соратников. Сын декабриста Ивана Якушкина записал о Трубецком следующее:
Декабристы. Гражданская казнь
Тем не менее, большинство дореволюционных, советских, да и современных историков судит о «диктаторе» куда более строго. И тому есть очевидные причины. Редкий мерзавец, недалекий, но амбициозный предводитель «северян» Кондратий Иванович Рылеев, попав в разряд сакральных жертв самодержавия и мучеников во имя свободы, оказался вне зоны критики или хотя бы непредвзятой оценки его деятельности по организации восстания.
Трубецкой, напротив, оказался очень удобным кандидатом на роль виновника поражения путчистов, антигероя и антагониста пламенного революционера Рылеева.
Надеемся, что наши записки помогут более объективно оценить взаимоотношения главных руководителей мятежа 14 декабря 1825 года и их влияние на ход восстания.
Свежие комментарии