С момента появления государь как институт верховной власти заботился о своём хозяйстве-государстве. В нём и на нем был сконцентрирован и национальный интерес, и национальные приоритеты. Христианская феодальная Русь-Русия, как и христианская Франция или Англия, была страной монарха, как «весь мир» – страной Господа бога Христа. Дворянство (или феодальный класс) видело в монархе защитника и проводника своих интересов. Модернизация царя Петра совпала с чаяниями его феодальных, пусть и неотёсанных «племянников да внучат» обеспечила внешнюю безопасность, что привело к усилению их власти над крепостным народом.

Внешние угрозы XIX века, созданные буржуазными революциями, а не «политическая революция на пороге» России, требовали новой модернизации, которая, в отличие от начала XVIII века, не соответствовала интересам феодального правящего класса. Потому что заимствование промышленных и управленческих технологий в начале XVIII века было возможно и с крепостными крестьянами, а в первой половине XIX века – нет. Хотя гениальный А. С. Пушкин взывал к Николаю I:

Семейным сходством будь же горд;
Во всем будь пращуру подобен:
Как он, неутомим и тверд,
И памятью, как он, незлобен.
Царь, как «первый европеец» в России, понимал это и проводил всевозможные преобразования и заимствования, если, конечно, не брать во внимание бессистемное рытье каналов, строительство заводов, необеспеченных сырьём и сбытом, укрепление крепостей только с одной стороны, как это было с Севастополем, постройка сухопутных казематов которого началась в 1834 года.

Никакой тотальной модернизации в большинстве случаев уже не получалось:



Царь-солдафон, который учился экономике у А. К. Шторха и встречался с философом Р. Оуэном (1771–1858), понимал, что свободный труд более продуктивен, но как «петергофский помещик» на кардинальные преобразования пойти не мог.

Монарх и паровой двигатель

Показательно в этой связи создание в России такого символа прогресса начала XIX века, как железная дорога. Дорога, которая может «поколебать сами вековые устои России», как говорил министр путей сообщений К. Я. Толь, и способствовать «коммунизму», когда в одном вагоне может сидеть и благородный дворянин и «народ», русскому монарху была не нужна, впрочем, как и, например, австрийскому.


Но чех Ф. А. Герстнер смог уговорить царя, указав на ее военное значение. Он же и возглавил всё строительство. Технологии были полностью, на 100 % заимствованы в САША (США), отсюда и колея, отличающаяся в России от Европы.

В длительной командировке в Штатах побывали будущие руководители строительства полковники-инженеры П. П. Мельников и Н. О. Крафт. Инженерная часть была на американцах Р. Уайненсе и Д. Гаррисоне. Они же получили в аренду Александровский завод для строительства паровозов и подвижного состава. Тем не менее к 1860 году в США протяженность путей составила 49 255 км, а в России – 600 км.


В 1828 году был открыт Технологический институт «для управления фабриками или отдельными частями оных», по традиции лучших студентов сам император отправлял для изучения современных наук в Берлин и Париж.

Но вопрос теперь стоял не о точечных заимствованиях, а о промышленной революции. Подавляющая часть изобретений, связанных с промышленной революцией, была сделана в Англии. Минимум половина из них были связаны с развитием и популяризацией науки, 62 % созданы в ходе экспериментов. Изобретения в области машиностроения, паровой энергии и навигации – на 100 % в результате научной деятельности.


В «классической» феодальной России никаких естественных, как в Англии, предпосылок для промышленной революции не было. Точечные заимствования, конечно, были, но они не определяли развитие экономики и тем более не вели к социальным изменениям.
Полностью закупленная за рубежом, самая технологичная по меркам первой половины XIX века хлопчатобумажная отрасль в России занимала к 1860 году всего 36,3 % производства тканей, уступая кустарному надомному производству.

В XVIII веке технологии выплавки в России и в европейских странах были одинаковыми, страна экспортировала чугун. Но после кардинальных изобретений в этой отрасли, прежде всего в Англии, у России наметилось существенное отставание на душу населения в 1850-х годах: от Англии – в 2,7 раза, от Франции – в 4,3 раза, от Австрии – в 1,5 раза, от Пруссии – в 2,1 раза.

Так какая же революция на пороге России?

Промышленная революция в европейских странах опиралась на наличие свободного рынка труда и на культурный уровень субъекта этого рынка, наёмного работника, чего не было в России. В канун революции в Англии в 1700 году грамотность среди мужского населения была – 45 %, среди фермеров-арендаторов – 75 %. В России же в 1857 году грамотность среди населения – 23 %, а среди крестьян – 19,1 %.


Рабочие на мануфактурах и крупных современных фабриках были или государственные (приписанные, посессионные), или проданные, или сданные в аренду крепостные. Или крепостные, которые, будучи на оброке, устраивались на фабрики. Показательно, что на передовых бумагопрядильных фабриках использовался как раз труд кабальных «арендованных» крепостных. В этой отрасли количество таких «вольнонаёмных» было 80 %, а в горнодобывающей перед реформой 1861 года закрепленных крепостных – 81 %. Иных источников рабочей силы просто не существовало.

Большое количество «новомодных» заводов существовали исключительно за счёт дополнительных вливаний их собственников. Их рентабельность зависела от развития рынка сырья и потребления, но в условиях «крепостничества» (или «классического» феодализма) в России даже под воздействием внешних экономических обстоятельств рынки пребывали в стадии становления.

К 1861 году был создан только один общероссийский рынок овса, а всероссийский аграрный рынок сформировался только к концу XIX века. Одновременно происходил развал старых мануфактур, которые как форма производства становились неэффективными, а их низкоквалифицированный персонал – крепостные, становились надомниками и отпускались на оброк.

Вдобавок ко всему политика протекционизма противоречила экономическим потребностям дворянства, ставшими поголовно сторонниками фритредерства (свободы торговли). Оно не нуждалось в развитие производства, довольствуясь иностранными товарами.


Несмотря на «занесенные» из-за рубежа мануфактуры, в рамках «классического» феодализма в России начинает развиваться капитализм снизу, через кооперацию мелких производителей и надомников, точно так же, как ранее в Европе. Но, как и при начале феодализма на Руси, ушедшие вперед в социальном и технологическом плане соседи не давали возможности сделать это органическим путём: в массовом порядке новейшие военные пароходы для Русского флота, как и паровые машины, могли быть приобретены только за границей.

Крестьянский вопрос

«Классовая солидарность» дворян требовала от исполнительной власти в лице царя защищать и оберегать экономическую основу феодального строя, крепостничество. Но внешние вызовы требовали от него же, как главы исполнительной власти, развивать страну, обеспечивать внешнюю безопасность, а это сулило изменение отношений к крестьянам, как государственным, так и крепостным, которыми были поголовно все жители великорусских и украинских губерний.


По данным на 1851 год, примерно 73,6 % (82 %) мужского населения было крепостным (государственным и частным), частновладельческие крестьяне составляли ≈37,15 % (42,7 %). Для сравнения: в 1830 году всех было 84,8 %, частновладельческих – 48 %.

Положение государственных великорусских и малорусских крестьян было близко по состоянию к крестьянам дворян, в отличие от иных этносов, отнесенных к государственным крестьянам. Русский крестьянин знал, что окраинные этносы не несут такого тягла, как они.
Доля государственных и помещичьих крепостных с 1830 по 1851 год среди всего податного населения падала с 93,7 % до 90,8 %, а в 1857 году составляла 88,65 %.

Такие изменения были связаны не с «освобождением» крестьян, хотя наблюдается и переход в другие сословия, а прежде всего с двумя ключевыми факторами: сокращением за счёт рекрутчины: в 1830 году в армии было 839 365, в 1853 году перед войной – 1 123 583, а в 1856 году – 1 742 342 солдата и 364 421 в ополчении, не считая флота и иррегулярных частей. Во-вторых, что важнее, в условиях крайней нестабильности и роста эксплуатации происходит снижение естественного прироста: крестьяне не хотят рожать.

Как мы уже писали, русскому крестьянину приходилось жить и работать, как и другим крестьянам в Европе, в условиях периодических эпидемий и голода, но в зоне рискованного земледелия. Тут невозможно было никак преодолеть низкую урожайность, которая влекла за собой невозможность естественного накопления, такого, как мы наблюдаем в Европе. И всё это в условиях «классической» феодальной стадии развития, а не в период разрушения феодальных отношений, как, например, в Пруссии.

Такая феодальная и аграрная экономика находилась под существенным давлением более развитых в социальном плане стран. Экономические потребности помещиков в условиях формирования рынка, а не их исключительно садистские наклонности, вели к усилению давления на крестьян с использованием физического насилия. Расточительность средств, связанная с менталитетом рыцарей-феодалов, поддавшихся на ухищрения французских модисток, становилась причиной финансовых проблем русского барина, в то время как его доход постоянно рос.

Конечно, здесь принципиальное значение имел размер дворянского надела и количество рабочих рук. Феодальная структура разделения дворян по доходам сохраняется в этот период, т. е. не происходит концентрации владений. Количество мелкопоместных дворян не уменьшается, а даже растет, в то время как средние и крупные имения не меняются, что, как во Франции несколько веков назад, заставляло дворян служить за деньги.

В первой половине XIX века в абсолютных цифрах доходы от оброка выросли на 70–90 %, с учетом инфляции и роста цен на хлеб, и налогов – на 27 %. Доходы от барщины, при ее интенсивности, были ещё выше. Интенсивность труда помещичьих крестьян выросла с середины XVIII века по середину XIX века на 20–40 %, как отмечалось в докладе III отделения:


В то время как у государственных крестьян эти показатели были значительно ниже, они производили сельхозпродукции в 1,5 раза меньше, платили меньше сборов и жили не лучше, а иногда и хуже дворянских крестьян.


Только с 1843 по 1846 год. было убито, по данным III Отделения, 47 помещиков и 45 управителей, а от истязаний умерло 273 крестьянина обоего пола, включая малолетних, только в 1846 году погибло семь детей, 81 беременная разрешилась мертвыми младенцами.

И это только по официальной статистике, огромное количество случаев истязаний, самоубийств не доходило до центральных властей, купировалось местными дворянскими выборными – классовая солидарность не позволяла «выносить сор из избы». С 1801 по 1860 год наблюдается рост крестьянских выступлений, но данная статистика совершенно не свидетельствует о постоянном росте борьбы крестьян за свои права, эти восстания, как «Картофельные бунты» против посадки неизвестной сельскохозяйственной культуры, были скорее актами гнева, чем осознанными «антикрепостническими восстаниями».

С 1801 по 1825 год было 190 выступлений крестьян, во второй четверти века – 463, в 1851–1860 гг. – 472.


Воля была главной мечтой крестьянина, который шел на любое ухищрение, чтобы её получить, но об угрозе всеобщего восстания не могло быть и речи, как в случае с казачьими предводителями С. Разиным и Е. Пугачевым. Никаких возможностей у крестьян отменить крепостное право снизу не существовало. Потому что, как писал публицист Н. В. Шелгунов (1824–1891) о периоде 50-х гг. XIX века:

«Надежды юношей питают»

Тем не менее рост интенсивности труда крепостных, продажа крепостных как захваченных на войне иноплеменников-рабов, покупка даже защитников Родины – рекрутов (!), факты: от утопления Муму до порки беременных и недовольных, истязания детей, сексуальное насилие и убийства «крещенных душ» – всё это превращало крепостничество в настоящие рабство. Так считал и самодержец Николай I.

Внешнеполитическая обстановка и развитие капиталистических отношений у соседей резко уменьшали шансы страны на самостоятельное существование.


Но тень убиенного отца Павла и 14 декабря 1825 года напоминали о том, кому должен служить император, поэтому Манифест от 12 мая 1826 года приказывал прекратить всякие толки о свободе. Одновременно Николай I понимал или ощущал необходимость освобождения крестьян – условие, необходимое для новой модернизации.

«Единственный европеец в России»

Попытка начать проводить реформу с помощью 11 секретных комитетов с 1826 по 1849 год по освобождению крестьян, секретных, прежде всего, от дворян, ничего не дали.
Вот те немногие действия, которые были предприняты для улучшения ситуации с государственными и помещичьими крепостными.

Вынужденным способом избегания решения этой проблемы стало её проведения для государственного имущества (!) в лице государственных крестьян, которыми управляли земские исправники не лучше, чем помещики.

«Начальником штаба по крестьянской части» царь назначил единственного в своем окружении антикрепостника П. Д. Киселева. В рамках реформы было создано Министерство и его региональные управления, волость стала фискальной единицей и институтом самоуправления, создавались крестьянские суды, приходские школы, проводились мероприятия по улучшению хозяйств. Происходил перевод крестьян с барщины на оброк. Реформа сразу же вызвала недовольство у крестьян, из-за того, что количество чиновников, которое необходимо было содержать, резко увеличилось.

В 1839 году начался голод, который усилился в 1840 году, с 1841 года начались волнения, связанные с посевом картофеля и общественными запашками, как обычно в этот период, усугубляющиеся злоупотреблениями чиновников. Эта «реформа» не освобождала государственных крестьян от крепостной зависимости, а должна была улучшить административную и экономическую ситуацию, поднять моральный уровень полудикого крестьянства. В дальнейшем такие же механизмы постепенного освобождения планировалось применить и к помещичьим крестьянам.

Указ об обязанных крестьянах от 2 апреля 1842 года, очень похожий на указ о «вольных хлебопашцах», позволял давать крестьянам волю, при этом оставляя полицейский контроль над ними за бывшим помещиком. Граф М. С. Воронцов уволил 500 крестьян из Муринской волости в обязанные, чем переполошил помещиков, которые считали, что богатый землевладелец это может себе позволить, в отличие от них. Но когда помещики поняли, что указ их ни к чему не обязывает, а лишь дает право, то перестали волноваться по этому поводу.

После многолетних проволочек в 1848 году были приняты инвентаризационные правила. Они должны были упорядочить взаимоотношения между помещиками и крестьянами на Правобережной Украине. Инициированный киевским генерал-губернатора Д. Г. Бибиковым против бесчеловечной эксплуатации крестьян, он был принят только потому, что с его помощью планировали надавить на польскую шляхту, господствующую на Правобережье. Но дворяне, поняв, что Правила не носят обязательного характера, проигнорировали их.

Наконец, угроза со стороны «Весны народов» или европейских революций 1848–1849 гг. стала весомым поводом, чтобы положить конец тщетным этим усилиям.

Потому что в условиях развития «классического» феодализма, на стадии которого находилась Россия, у правящего класса не было потребности ни в новой модернизации, ни в освобождение крепостных, а у класса эксплуатируемых крепостных крестьян отсутствовала возможность изменить «натуральный ход вещей».