6 Предвечный трибунал: убийство Советского Союза

Оперативный документ №6

Выступление Ю. В. Бондарева на XIX партконференцииⁱ

29 июня 1988 года

Дорогие товарищи! Нам не нужно, разрушая прошлое, добивать свое будущее. Мы против того, чтобы наше общество стало толпой одиноких людей, добровольным узником потребительской ловушки.

Можно ли сравнить перестройку с самолетом, который подняли в воздух, не зная, есть ли в пункте назначения посадочная площадка? При всей дискуссионности, спорах о демократии, о расширении гласности, разгребании мусорных ям мы непобедимы в единственном варианте, когда есть согласие в нравственной цели перестройки. Только согласие построит посадочную площадку в пункте назначения.

Н едавно я слышал фразу молодого механизатора: «У нас в совхозе такая перестройка мышления: тот, кто был дураком, стал умным – лозунгами кричит; тот, кто был умным, вроде стал дураком – замолчал, газет боится. Знаете, какая разница между человеком и мухой? И муху и человека газетой прихлопнуть можно». В этих словах я почувствовал и злость человека, разочарованного одной лишь видимостью реформ, но также и то, что часть нашей печати использовала перестройку как дестабилизацию веры и нравственности.

Даже серьезные органы прессы оказывают внимание рыцарям экстремизма, подвергая сомнению все: мораль, мужество, любовь, искусство, талант, семью, великие революционные идеи, гений Ленина, Октябрьскую революцию, Великую Отечественную войну. Нигилистическая критика командует в печати, ошеломляя читателя сенсационным шумом, бранью, искажением исторических фактов.

Подорвано доверие к истории, к старшему поколению, к совести, к справедливости, к гласности, которую обращают в одностороннюю: оговоренный лишен возможности ответить.

Безнравственность печати не может учить нравственности. Гласность и демократия – это высокая моральная и гражданская дисциплина, а не произвол, по философии Ивана Карамазова. Уже не искание истины, не дискуссия, не выявление молодых талантов, а размывание критериев, моральных опор, травля и шельмование крупнейших писателей, режиссеров, художников… Слова «Отечество», «Родина», «патриотизм» вызывают в ответ змееподобное шипение: «шовинизм», «черносотенство».

Печать разрушает наши национальные святыни, жертвы народов в Отечественную войну, традиции культуры, то есть стирает из сознания людей память, веру и надежду – и воздвигает уродливый памятник нашему недомыслию, геростратам мысли, о чем история будет вспоминать со стыдом так же, как мы вспоминаем эпистолярный жанр 37-го и 49-го годов.

Когда я читаю в нашей печати, что у русских не было и нет своей территории, что произведения Шолохова пора исключить из школьных программ и вместо них включить «Дети Арбата», что стабильность является самым страшным, что может быть (то есть да здравствует развал и хаос), что писателя Булгакова изживал со света «вождь», а не группа литераторов во главе с Билль-Белоцерковским, требовавших высылки за границу талантливейшего конкурента, когда слышу, что генерал Власов боролся против Сталина, а не против советского народа, – когда я думаю обо всем этом, встречаясь с молодежью, то уже не удивляюсь тем пропитанным неверием, иронией и безнадежностью вопросам, которые они задают.

Наша экстремистская критика со своим деспотизмом, бескультурьем и цинизмом хочет присвоить себе звание "прораба перестройки". Главный ее постулат: только при хаосе, неразберихе, интригах мы сможем сшить униформу мышления, выгодную лично нам.

В самой демократической Древней Греции шесть черных фасолин, означающих шесть голосов против, подписали смертный приговор Сократу, величайшему философу всех времен и народов. Демагогия, клевета, крикливость лжецов, коварство завистливых перевесили чашу весов справедливости. На последнем съезде кинематографистов в правление не вошли лучшие режиссеры и актеры. Что здесь сыграло роль? Групповые пристрастия, ревность к таланту, к чужому успеху?

Есть в Китае древнее понятие «шу», заключающее в себе и всемирный смысл, и национальное достоинство. Это – умение уважать и любить человека за то, что он есть на земле; любить и беречь воду, ветер, небо, каждую травинку на краю обочины.

Я испытываю тоску по Родине обновленной.

 

* * *

– Видите: далеко не все желали рушить страну, – подытожила Прокурор. – А сейчас мы хотели бы пригласить не столько свидетеля, сколько… Приведите, пожалуйста, Яковлева Александра Николаевича!

Зрители зашумели, потому что давно подспудно ждали этого.

Он вошел – старый и лысый, как почти все свидетели; лицо в бульдожьих складках, на коем читались тревога и нетерпение, надежда тайная на лучший исход и обреченное понимание истины. Помер он уже лет десять назад – и, видно, подвис где-то меж небом и преисподней, ожидая решения своей участи.

Ж ил он пестро.

Родился в деревне, простой крестьянский сын. В войну на фронте побывал, но спустя полгода комиссован. И решил, видать, что долг стране отдал сполна – теперь страна должна ему по гроб жизни. Причем жизни своей, а не его…

Уже в 1945-м он начал парткарьеру. Ничем всерьез не руководил, страны не знал – а вёл пропаганду. Эта работа оттачивает изворотливость, способность втемяшить что угодно (вслед античным софистам); ценный агитатор равно убедительно докажет, что белое – это черное, и наоборот. Словами жонглируешь ловко; но вот искренняя вера в то, что говоришь, вредна.

Таких болтунов Сталин не особо ценил, но вот Хрущев нуждался в них крайне. И при нем Яковлев пошел в рост: учился в аспирантуре Академии общественных наук при ЦК КПСС и даже стажировался в… Колумбийском университете (1958–1959)! Совпаденьице: там в одной группе с ним учился будущий предатель, гэбист Олег Калугин. Из чего ясно, что янки времени не теряли…

Америку Яковлев разглядывал жадно, обе его диссертации о ней. Само по себе это ничего не означает: врага знать надо – однако дальнейшие его шаги показывают, что и тогда он вряд ли видел в ней врага. Скорее, кумира.

При Хрущеве Яковлев попал в аппарат ЦК и быстро дорос до первого зама заведующего отделом софистики… простите, пропаганды. Однако Брежнев разглядел в нем гнильцу, снял с важного места и в 1973-м сослал послом в Канаду. Серьезная ошибка… Живя в британской колонии (а Канада именно такова), агитатор отточил свои антирусские убеждения. Наверняка с ним и работали.

Это сильный Союз не боялся таких субъектов. Когда в нем запахло распадом, они стали опасны. Так что лучше бы Брежневу совсем уволить Яковлева, на пенсию…

В 1983-м секретарь ЦК Горбачев (чьему взлёту так радовались в Америке) настоял на возврате сосланного в Москву. Воцарившись в 1985-м, Горби тут же сделал Яковлева заведующим отделом пропаганды ЦК, затем секретарем ЦК по идеологии. Софисты нужны были новому генсеку позарез, как и Хрущеву.

Яковлев внедрял «гласность» (когда можно стало чернить Кремль и историю страны, но нельзя их защищать). Сперва в сентябре 1986-го прекратили глушить вражьи радио-«голоса»ⁱⁱ; антирусский хай хлынул, как из разбитого унитаза. И пропал дом… За 1990-й в СССР тиснули около 10 тысяч статей и книг с критикой ленинизма, а за первую половину 1991-го – не менее 17 тысяч опусов, валивших на Ленина всё подряд – от измены Родине до сифилисаⁱⁱⁱ.

Отчасти это была правда. Но вбрасывалась она не честности ради, а чтоб размыть основу советского государства.

Яковлев «бился за демократию и права человека». Между тем, даже Новодворская признала: «Я лично правами человека накушалась досыта. Некогда и мы, и ЦРУ¹ использовали эту идею как таран для уничтожения коммунистического режима и развала СССР. Эта идея отслужила своё, и хватит врать про права человека и про правозащитников. А то как бы не срубить сук, на котором мы все сидим»^iv.

Яковлев вбросил байку о «секретных протоколах к пакту Молотова — Риббентропа».

Яковлев возглавил Комиссию Политбюро по дополнительному изучению материалов репрессий 30–50-х годов. Попросту – по реабилитации.

Оправдывали скопом, не глядя. Скажем, как отмазали осужденных по делу о правотроцкистском блоке (13 марта 1938 года)? Попросту соврали, что такого блока не существовало, а стало быть, дело сфальсифицировано, и все осужденные по нему невиновны! В личные вины не вникали: все поголовно ангелы^v.

Первыми канонизи… реабилитировали Бухарина и Рыкова. И понеслась: Зиновьев, Каменев, Томский, Раковский, Радек… Лишь Троцкого чудом оставили в виноватых; нимб ему пририсуют позже, в млече-сванидзевское лихолетье².

Кстати, после развала СССР Ельцин тоже назначил этого субъекта главным по реабилитации. Так что абсолютно все дела «невинных жертв репрессий» предстоит перепроверять – и честное расследование наверняка выявит вину минимум 90% из них…

Яковлев участвовал в истреблении генералов после перелета Руста.

Яковлев выдумал пост президента СССР – чтоб добить единственную действующую (партийной) структуру управления страной.

Короче – клейма негде ставить…

 

 

 

Оперативный документ №7

Из книги Председателя КГБ В. Крючкова

С 1989 года в Комитет госбезопасности стала поступать информация о связи Яковлева с американскими спецслужбами. Впервые подобные сведения были получены еще в 1960 году. Тогда Яковлев с группой советских стажеров, в числе которых был и небезызвестный ныне О. Калугин, в течение года стажировался в США в Колумбийском университете.

Ф БР проявило повышенный интерес к нашим стажерам, готовя почву для их вербовки. Обычное дело, удивляться тут нечему, тем более что фэбээровцы всегда отличались крайней бесцеремонностью и шанса старались не упускать.

Яковлев отлично понимал, к чему клонят его новые американские друзья, но правильных выводов для себя не сделал. Он пошел на несанкционированный контакт, а когда нам стало об этом известно, изобразил дело таким образом, будто стремился получить нужные для Советской страны материалы из закрытой библиотеки.

Полученные по каналам КГБ (разведки и контрразведки) сведения о Яковлеве подтверждаются всеми его поступками.

Яковлев делал все для того, чтобы обеспечить приход к власти Горбачева. Не ахти какие рычаги были для этого у Яковлева, но он очень старался и искренне ликовал, когда в 1985 году Горбачев стал генсеком.

Близко познакомились они в 1983 году, когда совпосол в Канаде Яковлев всячески обхаживал малозаметного тогда секретаря ЦК КПСС по сельскому хозяйству Горбачева во время его официального визита в эту страну³.

По возвращении в Москву Яковлев активно помогал Горбачеву в подготовке публичных выступлений, с изобилием слов о преданности делу социализма, о любви к Родине и т.п. Но у самого Яковлева с языка частенько срывались совсем иные высказывания.

Яковлев считал нашу страну империей, в которой союзные республики лишены каких бы то ни было свобод. К России он относился без тени почтения, я не слышал от него ни одного доброго слова о русском народе. Да и само понятие «народ» для него не существовало. Именно Яковлев в Прибалтийских республиках всячески поощрял сепаратистские настроения. На Кавказе накалял карабахскую проблему. К республикам Средней Азии относился как к чему-то чужеродному. «Ну скажи, зачем нам Киргизия?» — вопрошал он с гневом, а на замечания о том, что это братский России народ, отвечал лишь презрительной ухмылкой.

Яковлев не выносил социалистический строй, с раздражением говорил о колхозах, совхозах, не скрывал негативного отношения к государственной собственности, но боготворил частную. Весь советский период истории для него — сплошная черная страница.

Я ни разу не слышал от Яковлева теплого слова о Родине, не замечал, чтобы он чем-то гордился, к примеру нашей победой в Великой Отечественной войне. Меня это особенно поражало, ведь сам он был участником войны, получил на фронте тяжелое ранение…

Каждый волен поступать в соответствии со своими убеждениями. Однако если ты один из руководителей партии, то выход один. Предложи партии свою концепцию, а если она будет отвергнута — уйди! Но Яковлев говорил одно, а действовал совсем иначе.

Обе зловещие фигуры нашей действительности — Горбачев и Яковлев — слились воедино, органически дополняя друг друга. В черной игре они менялись местами, но из чисто тактических соображений.

Казалось бы, уж если провозглашать курс на столь радикальные перемены, то вся работа должна строиться на основе цельной концепции, отличаться взвешенностью, основательностью. Однако целостной программы проведения перестройки не существовало — были лишь ее отдельные штрихи, эмоции да сплошные шарахания из стороны в сторону! Сумбурность чувствовалась во всем.

Теперь стало ясно, что делалось это умышленно^vi.

 

* * *

Судья сказал человеку в бульдожьих складках:

– Господин Яковлев, однажды вы написали: «После XX съезда мы избрали простой, как кувалда, метод: бить Лениным по Сталину» и так далее, вплоть до полного развала страны. Цитату привести?

Вызванный проанализировал ситуацию и понял, что отпираться бесполезно:

– Не нужно, я помню.

– Объясните, пожалуйста, зачем вы убивали страну?

Яковлев молчал неприлично долго, минуты две. Потом выдавил из себя:

– Это я написал в полемических целях…

– То есть соврали? – уточнила Прокурор. – Но если вы признаёте свою ложь в данном случае, как можно вам верить вообще?

– Тогда я написал это, потому что того требовала конъюнктура момента – признаюсь, по малодушию. Но сейчас уверяю вас, что рушить страну не собирался! Почему вы верите моим тогдашним словам и не верите нынешним?

– Опубликованная книга – улика гораздо более веская, чем произнесенные слова, – сказал Судья после небольшой паузы. – Суд считает напечатанное признание доказательством вины. В практических действиях этого человека также наличествует состав преступления. В связи с этим господин Яковлев объявляется подсудимым. Будьте любезны, займите подобающее место.

Секретарь подошел к ошеломленному Яковлеву, взял под руку и отвел в левый угол, к горбачевскому столу. Ноги ведомого один раз заметно подломились.

 

 

 

День четвертый. Экономика. Трезвость

И снова ударил гонг.

– На нынешнем заседании мы исследуем экономику позднего СССР, – возвестил Судья. – Слово предоставляется истцу.

Я вышел на ставшую уже привычной трибуну:

– Правление Горбачева вогнало страну в нищету. Даже партийная пресса сообщала в сентябре 1989-го, что из продажи исчезли мыло, стиральные порошки, школьные тетради, лезвия для бритья, зубная паста, утюги, чайники, обувь, лекарства и так далее^vii.

– Такой была объективная реальность, – вставил генсек. А я продолжал, не обращая на него внимания:

– В конце 1990-го стало еще хуже. Журнал «Молодой коммунист» писал: «Страна в упадке. Власть бездействует. Пустые полки магазинов. Инфляция. Разгул преступности. Кровь межнациональных конфликтов. Безработица. Сумрачные лица прохожих на улицах, как зеркало, отражают сумеречное состояние нашего общества, его кризис. Кризис экономики, социально-политических структур, размывание идейных и нравственных ценностей»^viii. Будто в войну, ввели карточки на сахар, масло, крупы, мясо, мыло. И голодали не только простые люди! Даже депутатам Верховного Совета выдавали еженедельный паек, причем самый простой: 2 пачки крупы, курица, масло, сахар и конфеты.

– Откуда такие сведения, молодой человек? – язвительно осведомился Адвокат. – Вы что, были депутатом?

– Нет, депутатом был Рой Медведев. Это его признание.

Наш позавчерашний свидетель мог и приуменьшить элитарность пайка, чтоб не выглядеть жлобом в глазах потомков. Возможно, депутатам перепадало и нечто повкуснее… Однако в своей книге он написал именно так.

– Валилось всё, – продолжал я. – Придя к власти в 1985-м, вы получили около двух тысяч тонн золотого запаса, а к 1991-му осталось лишь 240 тонн^ix – притом, что каждый год добывали 300-350 тонн^x. Значит, вы спустили за бугор три тысячи тонн золота!

– Это было необходимо… – попытался перебить подсудимый, но я вел вперед, не позволяя ему заболтать правосудие:

– В 1985-м внешний долг страны составлял 10 миллиардов долларов, в 1990-м вырос до 55 миллиардов. И что любопытно: при этом страшно упали оборонные расходы – а значит, казна сэкономила огромные суммы. Но куда эти суммы делись, неясно до сих пор… Вы ухитрились провалить всё: ивнутреннюю экономику, и внешнюю!

– Нам мешало тяжелое наследие командно-административной системы! За годы застоя в стране назрел кризис, экономика пребывала в стагнации!

Горбачев даже вскочил, сообщая это. Я усмехнулся:

– А, валить на предшественников… Благородно. Что ж, сейчас мы узнаем, правда ли это. Не могли бы вы пригласить свидетеля Кара-Мурзу? – обратился я к Секретарю. Он уточнил:

– Которого из них?

– Настоящего, конечно!

Иные его родственники мельтешат в Пятой колонне, митингятиной промышляют – однако их значение на сотую долю не приближается к весу того, кого я хотел видеть.

 

 

Кара-Мурза

И вот он явился – химик, социолог, политолог. Старенький, седенький. В облике ничего карамурзинского; обычный русский дядька. Удивился ли он обстановке, я не понял.

– Здравствуйте, Сергей Георгиевич. Каким было состояние советской экономики накануне перестройки? – спросила Прокурор.

– Здравствуйте. Хорошее было состояние, – ответил Кара-Мурза картаво и шепеляво. Увы, устные выступления – не самая сильная его сторона…

Зал недоверчиво колыхнулся.

– Я вижу, вы удивлены, – продолжил свидетель. – Да, в 1990-е нам вдолбили: «экономика неотвратимо катилась к катастрофе – ее можно было лишь ликвидировать». Однако формула эта ничем не аргументировалась и была чистой мифологией. Подтвердит это не кто иной, как академик Сахаров. Он писал в 1987-м: «Нет никаких шансов, что гонка вооружений истощит советские материальные и интеллектуальные резервы и СССР политически и экономически развалится – весь исторический опыт свидетельствует об обратном»^xi. Вряд ли ему это нравилось, но кризиса он не видел.

– А как же пресловутый застой? – уточнила Прокурор.

– И это миф. С 1965-го по 1982 год промышленность активно развивалась, не было и подобия «застоя». Позвольте немного утомить вас цифрами. Производство чугуна при Брежневе выросло в 2,3 раза, цемента – в 2,8 раз, нефти – в 4, электроэнергии – в 5,3, химических волокон – в 6,6; пластмассы – в 16,1 раза^xii. Было построено 1,6 миллиардов квадратных метров жилья – подчеркиваю, МИЛЛИАРДОВ! – а это 44% от всего жилья, имевшегося в стране к 1980 году. Почти половину советских домов построили при Брежневе!

- Быть не может… – выдохнули в зале.

- И тем не менее… Бездомных в позднем СССР не было вовсе – заметьте, даже в самых богатых капстранах они никогда не исчезали. И в «демократической» РФ 1990-х бомжей насчитывалось около четырех миллионов. Советские же граждане все имели жилье. Оно считалось государственным, мы его лишь арендовали – однако выгнать человека из квартиры было практически невозможно. Так что, по сути, квартиры жильцам принадлежали.

– Да в коммуналках все ютились! – выкрикнул некий зритель. Докладчик возразил:

– Ничего подобного. Процент коммунальных квартир постоянно снижался, к 1989 году их осталось лишь 5,8%. 83,5% горожан жило в отдельных квартирах. Правда, были еще общежития (9,6%) и даже бараки (1,1%).

– Вот видите! Бараки! – возликовал тот же голос. Звонкий, уверенный. Такие витийствуют на всевозможных Болотах, где Россию можно безнаказанно хулить, тиною прикрывшись.

– Вижу, – подтвердил свидетель, – один процент. Притом государство, повторю, строило жилые метры миллиардами и давало квартиры нуждающимся. Даром! Лишь с символической оплатой ЖКХ.

- Ага, хрущобы, – вылез опять некто из болота. Кара-Мурза спокойно возразил:

- Нет, вполне приемлемые брежневки. А кто не хотел ждать очереди, мог купить кооперативную. И тут мы опять видим разительный контраст с нынешним капитализмом. В Москве 1986 года квадратный метр стоил 192 рубля , 89% от среднемесячной зарплаты. На двухкомнатную квартиру можно было заработать за три года, причем оплата вносилась с рассрочкой на 15 лет и без процента.

– Без процента?? – ахнула дама в третьем ряду. Нехорошо ахнула, будто она сейчас в обморок упадет. Кара-Мурза сочувственно кивнул.

– А что сейчас? – спросила Прокурор. Свидетель дал справку:

– Ну, скажем, в 2008 году метр в московской новостройке в среднем стоил 6824 доллара – или среднегодовую зарплату. Значит, жилье вздорожало в пятнадцать раз. А кредит дают сами знаете под какие проценты.

Даму все же обморок настиг. Видимо, она недавно недвижимость свою улучшала… Вокруг началась возня, чем-то махали, трепыхались. Джентльмен в галстуке расстегнул ей ворот, нацелился делать искусственное дыхание рот в рот – но вгляделся в возраст и ограничился парой шлепков по щекам. Дама очнулась.

Кара-Мурза встревожено смотрел с кафедры и, когда все стихло, продолжил:

– В брежневский период построено две трети всей инфраструктуры городов и поселков: водопровод, теплоснабжение и канализация. Без этого мы бы в страшные 1990-е не выжили! Были сделаны огромные металлоинвестиции: масса металла ушла в машины, мосты, трубопроводы. По величине металлического фонда мы подтянулись к США.

Свидетель сделал небольшую паузу и добавил:

– Культурный рост также был бурным. При Брежневе утроилось число выпускников полной средней школы, вдвое больше стало студентов вузов. Тираж журналов вырос в три раза, а их объем в листах – в четыре. Уровень жизни постоянно рос, и население РСФСР за те годы увеличилось на двадцать миллионов. Впрочем, в начале восьмидесятых всеобщий рост замедлился, но не было ни падения, ни даже остановки.

– Извините, Сергей Георгиевич, но я хорошо помню, как мы в восьмидесятые голодали, – вмешался я. – Всё по карточкам, ничего не купить…

– В конце восьмидесятых, – подчеркнул политолог. – Когда в итоге перестройки всё стало рушиться.

– Да чушь! Что вы его слушаете! – злобно перебил Горбачев. – Я получил в наследство коллапс, стагнацию, скажу я вам! Чудо, что я вообще смог пять лет удерживать от развала эту гниль!

Два аплодисмента хлопнули и затихли без поддержки.

– Коллапс получили, говорите? Михаил Сергеевич, а вы помните главный лозунг начала перестройки? «Ускорение». Вы коллапс хотели ускорить? – спросил Кара-Мурза даже ласково. Подсудимый растерянно взглянул на Адвоката. Тот потупился.

Свидетель подытожил:

– Самим словом «ускорение» вы заявили, что страна движется куда надо, только недостаточно быстро. И были правы: страна активно развивалась. Можно рисунок показать? – повернулся свидетель к Секретарю. – Вот у меня есть…

Всё-таки неплохо оборудован этот странный Трибунал! Свет погас мгновенно, и над судейским креслом высветился экран с начерченным графиком^xiii:

 

Индексы производства национального дохода, валовой продукции промышленности и сельского хозяйства СССР

– Как видите, росли все показатели – вплоть до 1989 года. Ничего даже отдаленно похожего на «коллапс» накануне перестройки не было, – пояснил свидетель. – Более того: даже в горбачевский период обрушение началось не сразу. Позвольте утомить вас еще одной таблицей.

 

 

Основные экономические показатели СССР (данные ЦСУ)

	1980	1985	1986	1987	1988	1990
ВНП, млрд. руб.	619	777	799	825	875	943
Производственные основные фонды всех отраслей народного хозяйства, млрд. руб.	1150	1569	1651	1731	1809	1902
Продукция промышленности, млрд. руб.	679	811	846	879	913	928
Продукция сельского хозяйства, млрд. руб.	188	209	220	219	222	225
Ввод в действие жилых домов, млн. м2.	105	113	120	131	132	129
Мощность электростанций, млн. кВт	267	315	322	332	339	341

 

– При мне-то росло! – сообщил подсудимый, еле видный в полумраке. – Значит, я всё правильно делал.

Свидетель возразил:

– Простите, но цыплят по осени считают. Сначала цифры росли по советской инерции, вопреки вам – и постоянно замедляясь. Однако итог вашего руководства – катастрофа… Включите свет, пожалуйста.

– Вы утверждаете, что кризиса советской экономики не было, он создан подсудимым искусственно? – спросила Прокурор. Свидетель ответил:

– Безусловно.

– Да совок сидел на нефтяной игле, потому и экономика бултыхалась кое-как! – выкрикнул из зала тот же критик. – В 80-е цены на нефть упали, и кирдык совку!

– Да, – авторитетно подтвердил Горбачев, качая головой. Кара-Мурза согласился:

– Байка старая, любимая. Советский агитпроп работать умел, а тут его возглавил небезызвестный Яковлев – и этот миф внедрили чрезвычайно прочно. Но давайте разберемся. По данным Госкомстата, в 1988 году экспорт всего топлива и электричества давал 3,2% от ВНП. Причем две трети этого экспорта шли в соцстраны – то есть не за валюту.

– И что? – крикнул либеральный голос.

– Не перебивайте, пожалуйста. Я думаю, нет нужды доказывать, что три процента (точнее, один) – это, скажем мягко, не совсем «нефтяная игла». Экономика прекрасно выжила бы без этого источника дохода. А 88-й год я взял потому, что наш первый график ясно показывает: в том году советская экономика достигла наивысшего уровня. Практически БЕЗ нефтяных денег. Следовательно, зависимость от экспорта углеводородов была минимальной.

– У защиты есть возражения? – спросил Судья. Адвокат и Горбачев переглянулись и промолчали.

– Дополню, – продолжил свидетель. – В 1989 году советский экспорт выглядел так: сырье – 23%, а 77% – продукты высокой переработки, в том числе машиностроение и металлообработка – 34,7%. Это признак индустриальной экономики – она сохраняла прочность даже вопреки четырехлетнему правлению Горбачева! Однако вот конечный результат «реформ»: в российском экспорте 2006 года сырье составило 70%, а машины, оборудование и транспортные средства – 5,8%. Доля сырья выросла с двадцати трех процентов до семидесяти! Машины упали с тридцати пяти процентов до шести! Налицо истребление промышленности. Индустриальный гигант стал жалким сырьевым придатком. В бывших союзных республиках еще хуже.

Свидетель замолчал, и в зале несколько минут висела тягостная тишина. Как на поминках.

– Некорректное сравнение, – нашелся наконец Адвокат. – Вы привели цифры 2006 года, а власть моего клиента кончилась в 1991-м. Дальнейшее с ним не связано!

Кара-Мурза признал:

– Формально – да. Однако именно при Горбачеве страна сменила курс на либеральный, капиталистический, рыночный. И этим курсом могла прийти только к краху.

– Почему? Ведь рыночная экономика эффективнее плановой! – искренне удивился Адвокат. Кара-Мурза ответил:

– Вы, похоже, всерьез поверили этому мифу. А ведь образованный человек… Многие приняли его совершенно некритично, будто аксиому. Между тем, прежде чем принять на веру, любое явление следует изучить, причем в конкретных исторических условиях! Неужели это не очевидно? Вот и давайте исследуем различия позднего советского социализма и капитализма. Вы позволите взять тему поглубже?

– Извольте, – согласился Судья.

– Историк Фернан Бродель писал: «Капитализм является порождением неравенства в мире; для развития ему необходимо содействие международной экономики. Капитализм не мог бы развиваться без услужливой помощи чужого труда». Уточню: «развиваться» в данном случае означает «существовать». Бродель изучал Британскую империю и пришел к выводу, что выжить она могла исключительно за счет грабежа колоний.

– Я попросил бы вас не отклоняться так далеко, – вмешался Адвокат. – Британской империи давно нет!

Политолог улыбнулся:

– Ну, это небесспорно… Однако сейчас не об этом. Допустим, Британской нет – но есть американская! А в США, напомню, живет 5% населения Земли – но потребляют они 40% ресурсов. То есть, тоже живут не по средствам, за чужой счет. По сути, весь мир сейчас – колония Соединенных Штатов; или шире возьмем – Запада. Другой французский ученый подтвердил: «Запад построил себя из материала колоний». А теперь простой вопрос: имел ли колонии Советский Союз?

– Колониями были республики, Москва их грабила! – сообщил из зала всё тот же штатный русофоб. Судья беспорядки не пресекал. Похоже, ему самому был любопытен ход дискуссии.

– Будь они колониями, – парировал свидетель, – то освободившись от «имперского гнета», разбогатели бы. Разве не так? Грабить-то их перестали! Но что мы видим? За двадцать лет независимости от Москвы все они обнищали до крайности. Значит, они были антиколониями: не они центр содержали, а наоборот.

– Продолжайте, – заинтересованно сказал Судья. Но Кара-Мурза и так спокойно вел дальше:

– Не имел Союз колоний, не имел «услужливой помощи чужого труда», всё зарабатывал сам. А это означает, что капитализм в нем построить было невозможно! Войти в капиталистический мир мы могли лишь в роли колонии – что и произошло. Так что в данной конкретной ситуации плановое социалистическое хозяйство было не только наиболее эффективным, но и единственно возможным для выживания страны.

– Чушь! – уверенно заявил либерал-невидимка, и тут уж Судья погрозил ему пальцем, ибо глубина аргументации поражала. А Кара-Мурза закончил, обратившись к Горбачеву:

– Обобщу сказанное. Экономику вы унаследовали настолько прочную, что вам пришлось рушить ее целых шесть лет, прежде чем она обвалилась.

Прокурор подхватила:

– И первым вашим шагом по разгрому экономики стала антиалкогольная кампания…

– Вызываю свидетеля Рыжкова! – нервно выпалил Адвокат. – Мы имеем право представить контраргументы!

Ну и ну… Неужто дела Горби настолько плохи – что его больше некем защищать?

Судья не возражал. Снова явился бывший премьер. И Адвокат вцепился в него:

– Николай Иванович, скажите: поздняя советская экономика была эффективной?

– Скорее нет, – отозвался Рыжков. Подсудимый облегченно вздохнул и пожал адвокатскую руку. По залу прокатился ропот.

– Поясните, – потребовал Судья. Глава правительства ответил:

– Сначала жесткая плановая система спасла страну. Ее ведь создали в 1930-е ради индустриализации, без которой мы не справились бы с вермахтом! Затем план помог сказочно быстро восстановить хозяйство, а в «холодную войну» достичь паритета с Западом. На том этапе плановая экономика работала оптимально.

– Что случилось дальше? – не отлипал Адвокат.

– Постепенно народное хозяйство стало отставать от возросших запросов населения. Чрезмерное планирование сковывало инициативу на местах. В середине 60-х годов предсовмина Косыгин начал экономическую реформу; базовых устоев она не затрагивала, но дала предприятиям определенную свободу. Я тогда руководил Уралмашем и был весьма удовлетворен смягчением жесткого контроля. В итоге реформы восьмая пятилетка (1966 – 1970 годы) имела самые высокие экономические показатели.

– Но что-то этому помешало? – сочувственно спросила Прокурор.

– Увы, после пражских событий 1968 года реформу свернули. И экономика с современными задачами перестала справляться.

– Свидетель Кара-Мурза, как вы объясните расхождение показаний – ваших и свидетеля Рыжкова? – строго осведомился Судья. Оказалось, что политолог не исчез, а сел в зале и незримо участвовал. Он ответил:

– Николай Иванович возглавлял правительство – и, стало быть, тоже отвечает за тогдашние дела. Так что…

В недомолвке Кара-Мурзы ясно читалось, что Рыжков хочет отмазаться.

– Допустим, – сказал Судья. – Николай Иванович, продолжайте.

Премьер хотел возразить Кара-Мурзе, но… Тот его прямо не обвинил, и протест будет нелепым. Да и вообще: может, не все просекли, о чем он; а скажу – и себя выдам… Всё это промелькнуло в голове Рыжкова мгновенно, он сделал вид, будто ничего не случилось, и продолжил рассказ:

– В 1983 году новый генсек Андропов поручил нам изучить экономическую ситуацию и подготовить предложения по ее реформированию.

– Нам – это кому? – переспросил Судья.

– Нам – это нам, – внезапно бросил с места подсудимый, все повернулись к нему. Рыжков подтвердил:

– Нам – это члену Политбюро Горбачеву, кандидату в члены Долгих и секретарю ЦК по экономике Рыжкову. Мы трудились два года, привлекли без числа ученых и специалистов. Наши наработки легли в основу апрельского (1985 года) доклада Горбачева на Пленуме ЦК… И началась борьба за конкретику. Всем была ясна главная проблема: отчуждение человека от средств производства и результатов своего труда. Работник не имел мотивации к качественному труду. Так перед нами встал вопрос о собственности. Как известно, основной ее формой являлась государственная; колхозно-кооперативная тоже приобрела черты государственной. А конкретный труженик не владел ничем.

– Всё вокруг народное, все вокруг ничье! – ехидно вставил затаившийся либерал. Рыжков покачал головой:

– Вынужден согласиться. Так называемая общенародная собственность народу не принадлежала.

– Позвольте реплику? – поднял руку Кара-Мурза. – Вы уверены, что советский человек был отчужден от результатов своего труда?

– Это очевидно! – отозвался Рыжков. Кара-Мурза продолжил:

– Значит, народу госсобственность не принадлежала. А кому?

– М-м… – замялся бывший премьер.

– Да номенклатура всем владела! – поведал тот же тайный знаток. – Партаппаратчики и чиновники всё хапнули и потом эксплуатировали народ!

– Вы согласны с этим, Николай Иванович? – спросила Прокурор. Свидетель пребывал в затруднении и не мог решиться на какой-либо ответ.

– А ведь вы сами были и партаппаратчиком, и чиновником, – нажал на него Кара-Мурза. – Лично вам госсобственность принадлежала?

– Разумеется, нет! – выпалил красный от смущения Рыжков.

– Ну так кому же? Если не народу и не власти? – додавливал политолог. – Собственность по определению не может быть ничьей!

– Конституция называла госсобственность достоянием всего народа… – пробормотал экс-премьер. Кара-Мурза дополнил:

– Так было и по факту. Ведь люди с нее дивиденды получали!

– Какие еще дивиденды? – нахмурился премьер. Капиталистическое слово ему не понравилось.

– Бесплатное образование и медицину, пенсии, почти бесплатное жилье… Вот и дивиденды! А значит, работник вовсе не был отчужден от результатов своего труда.

– Ну, это вопрос дискуссионный, – уперся Рыжков. – Если не возражаете, я останусь при своем мнении. Вы позволите, я продолжу?

– Конечно! Извините.

Кара-Мурза сел, а премьер дальше повел свой рассказ, так и не прояснив, чем подкрепляется его мнение.

– Я сказал о борьбе за конкретику. Дело вот в чем. Не обязательно ведь «или – или»: либо всё частное, либо всё государственное! Мы рассчитали, что в руках государства целесообразно сохранить 50-60 процентов собственности – а именно базовые отрасли народного хозяйства и оборонку. Остальные 50-40 процентов могли находиться в акционерной и частной форме. Особый упор мы делали на так называемые «народные предприятия», которые принадлежали бы их коллективам.

– Но ведь вышло не так? – вставила Прокурор.

– Увы. Да. Нам противостояла группа либеральных экономистов, а также политиков во главе с Яковлевым. Они утверждали, что частная собственность должна стать тотальной, что она автоматически решит все проблемы. А я невольно вспоминал слова Салтыкова-Щедрина: «Горе тому граду, в котором и улица, и кабаки безнужно скулят о том, что собственность священна! Наверное, в граде сем имеет произойти неслыханнейшее воровство». Так и получилось…

А ведь правда, – подумал я. Еда священна для обжоры; о сексе кричат те, кто в нем ненасытен… У кого что болит, тот о том и говорит. Собственность «священна» для тех, кто хочет хапнуть ее как можно больше. Грабеж при такой формуле неизбежен.

– Как ваши оппоненты обосновывали свою точку зрения? – спросил Судья. Рыжков ответил:

– Да в общем никак. Скажем, приводили пример стран Запада. Они ведь во Вторую мировую тоже имели централизованную плановую экономику, а потом быстро нырнули в рынок. Мол, и мы так сможем. Однако Европа и США до войны имели долгий рыночный опыт и просто вернулись к нему – а нам предстояло окунаться в этот омут с нуля. И главное: даже сейчас Запад не чурается элементов госпланирования! Там частная собственность вовсе не тотальна. От нашего народа это скрыли.

– Может, либералы сами этого не знали? – с надеждой спросил Адвокат. Премьер отверг эту идею:

– Не настолько же они некомпетентны… К сожалению, есть все основания полагать, что уничтожали экономику они намеренно. Как выразился один из них, «мы дали пинка под зад матушке России».

Горбачев хотел что-то сказать, засуетился, влез в бумаги – но Адвокат шепотом его остановил.

– Борьба шла всю перестройку, с переменным успехом, – продолжил Рыжков. – Я не понимал тогда, что генсек целиком поддерживает либералов, так что исход сражения предрешен… Работа велась и летом 1990-го; создавались две программы перехода к рынку: наша, от Совмина – и от либеральной группы (Шаталин, Явлинский, Ясин). Мы предлагали перемены плавные, за восемь лет; темпы же наших оппонентов ясны из названия их программы: «500 дней». Забавно, что мы работали в подмосковном пансионате «Сосны», а шаталинцы – в пансионате «Сосенки».

– В двух соснах заблудились, – буркнул Горбачев.

– Не вам бы так острить, Михаил Сергеевич, – покачал головой свидетель. – Мы пытались с «пятисотчиками» договориться, найти компромисс – но они взирали на нас, как на недоумков. Да и понятно: ведь их поддерживали Горбачев и Ельцин.

– А как иначе? Вы б до сих пор кота за яйца тянули, – прокомментировал генсек. Рыжков возразил спокойно:

– Поспешность хороша… сами знаете где. Название «500 дней» соблазняло: просто, быстро. Многие поверили, что на 501-й день настанет всеобщий рай. Это, конечно, чистейший популизм.

– Ваш план был лучше? – поинтересовался Судья. Премьер ответил:

– За двадцать истекших лет страна рынка нахлебалась. Сейчас уже всем ясно, что сам по себе он ничего не выправляет, нужен чуткий баланс между рынком и планом. Но тогда мы все были как в тумане, идея рынка совратила и меня. Постепенно я поверил, что можно обойтись без госсобственности… К тому же, реформа может быть удачной, лишь если ее выполнение строго контролировать – а власть тогда почти потеряла рычаги. В такой ситуации даже самый лучший проект обречен. Так что, объективно говоря, оба варианта были гибельными.

– Вы слишком самокритичны, – вмешалась Прокурор. – Позвольте, я зачитаю фрагмент вашего тогдашнего интервью: «Страна не подготовлена к форсированному переходу к рынку, поэтому мы за взвешенный вариант. К подготовке новых предложений привлекались серьезные научные силы, было проведено моделирование предстоящих нововведений, математический анализ всех плюсов и минусов. Расчет шел по двум вариантам перехода к рынку – радикальному, который проповедуют некоторые известные экономисты, и умеренному, который предлагает Правительство. Модель первого варианта (почти немедленный перевод цен на свободные, практически полное исключение госзаказа и т.д.) показала резкий спад объемов производства, занятости, жизненного уровня. Анализ второго варианта также показывает спад, но более пологий, медленный. Снижение уровня жизни населения в целом по стране произойдет, но меньше, чем по первой модели. Соответственно, и оздоровление экономики будет идти дольше». Так что опасность неконтролируемого рынка вы понимали и тогда. Вы в точности предсказали грядущие беды.

– Пожалуй, вы правы, – смущенно признал Рыжков. – На меня постоянно давили, требовали отставки союзного Правительства, российский парламент даже проголосовал за это подавляющим большинством – хоть это вообще вне его компетенции…

Горбачев язвительно полюбопытствовал:

– Что ж ты тогда не ушел, Коля? За кресло цеплялся?

– Не буду доказывать, что я не верблюд. Кто хочет видеть во мне карьериста, все равно мнения не изменит… Однако, можете не верить, но я оставался для того, чтоб хотя бы замедлить развал. Воспитали нас так: свой долг выполнять до последнего. И ушел я лишь в декабре 90-го, когда от нас перестало что-либо зависеть. Кстати, помните, Михаил Сергеевич, что я сказал вам на прощание?

– Коля, ты много чего говорил…

«Чья бы корова мычала…» – подумал я.

– Я предупредил тогда: «сейчас вас заставили убрать Правительство. Но это лишь первая жертва! Затем полетит Верховный Совет, а потом и лично вы».

– Не помню такого.

– Мне и тогда показалось, что вы меня не услышали. Не хотели слышать.

Рыжков замолчал, и в зале стало тихо-тихо.

– Истец, следует ли вызвать в качестве обвиняемых господ Шаталина, Явлинского, Ясина, Гайдара? – спросил Судья. Я ответил:

– Думаю, нет. Много чести. Они – лишь куклы, пыль. Достойная их кара – забвение.

– Быть по сему, – решил Судья. – В заседании объявляется перерыв, после которого я попросил бы вас, истец, изложить ход антиалкогольной кампании.

– Хорошо, – пообещал я. И, вернувшись в зал через некоторое время, прочел следующий доклад.