Царская Россия. Нищета
Подавляющее большинство населения царской России жило в чудовищной нищете. Особенно наглядно это видно на положении детей, ради них многие родители готовы отдать последние и жертвовать своим уровнем жизни. И речь вовсе не о современной пропаганде, сегодня мы будем цитировать официальные документы того времени.
Начнем с доклада в соединённом собрании Общества Русских Врачей.
15 лет тому назад Общество Русских Врачей в СПб. 17-го декабря 1885 г. представило его сиятельству г-ну министру внутренних дел, что в заседании своём 5-го декабря, по выслушании доклада д-ра Н.В.Экка «О чрезмерной смертности в России и необходимости оздоровления», оно единогласно приняло следующие заключении:
1) Смерть от большинства болезней есть смерть насильственная, а не естественная, и зависит от непринятия соответственных предупредительных мер, указанных наукой, и польза которых доказана опытом многочисленных городов и целых стран.
2) Чрезмерная смертность среди российского населения низводит его рабочую способность и доводит народное хозяйство до убыточности.
3) Повышение рабочей способности населения, а с тем вместе благосостояния и просвещения в нашем отечестве, невозможно без уменьшения смертности, а потому уменьшение смертности и ближайшее к тому средство — оздоровление составляют нашу первую государственную потребность.
Под катом крайне неаппетитные описания обыденной жизни русских крестьян, больше напоминающие быт фашистских лагерей смерти или сцены из фильмов ужасов.
Для начала общая картина тотального голода. Подавляющее большинство крестьян зарабатывало меньше еды, чем необходимо для жизни по медицинским нормам:
По вычислениям автора, в среднем за 16 лет, Россия потребляет хлеба и картофеля 18,8 пуда на человека (от 13 в неурожаи до 25 в урожаи), тогда как в других странах количество потребляемого одним человеком хлеба не падает ниже 20–25 пудов и физиологическая норма для человека при умеренной работе не может быть ниже 17,2 пуда.
Поэтому цифра 18,8 пудов на человека в России, исключив из них около 10% на отруби и сор, оказывается недостаточной для прокормления даже самого крестьянина, не говоря уже о скоте его, между тем как, по вычислениям проф. Лензевитца, немецкий крестьянин потребляет пищи, в переводе на хлеб, около 35 пудов, следовательно, вдвое более нашего русского. Если же принять во внимание сверх того расход из 18 пудов на прокорм лошадей и скота владельцев, горожан и войска, на производство спирта и т.п., на потери пожарами, то для личного потребления остаётся только около 16 пудов, купить же где-либо невозможно, так как хлеба в государстве более не имеется.
Что же говорить про неурожайные годы, а между тем в течение 16 лет население голодало 6 раз, на границе голода было 4 раза и имело некоторый излишек в запасе на время всего от 1–2 недель до 3 месяцев только 6 раз.
Поэтому П.Лохтин находит весьма естественным, что там, где даже питание народа достаточно не удовлетворяется, смертность должна производить уравнение баланса и поэтому она уступает только Гондурасу, Фиджи и Голландской Индии, хотя по некоторым губерниям в неурожайные годы превосходит даже и эти места.
По данным д-ра Грязнова, вся пища крестьян состоит из ржаного и редко ячменного хлеба, картофеля и чёрной капусты, причём хлеба в день приходится 2,8–3,5 фунта на взрослого человека. Мяса приходится на человека (включая детей) в год 14–16 фунтов.
По вычислениям же д-ра Почтарёва, каждый работник в исследованном им Духовщинском уезде сверх уродившегося хлеба только для одного прокормления должен заработать на стороне 17 руб. 26 коп., не говоря о том, что ещё сверх того должен заработать для уплаты податей 15 руб. 61 коп., в силу чего и приходится, за невозможностью столько заработать, впадать в недоимки, за которые приходится платиться продажей скота. Удивительно ли после этого, что, по данным д-ра Святловского, 35% хозяйств не имеют ни одной коровы, а в 25% нет никакой рабочей скотины.
Конечно, после всего сказанного станет понятным, что население, существующее впроголодь, а часто и вовсе голодающее, не может дать крепких детей, особенно если к этому прибавить те неблагоприятные условия, в каких, помимо недостатка питания, находится женщина во время беременности и вслед за нею.
Ужасающая нищета и хронический голод наглядно сказывались на положении беременных женщин:
Русская крестьянка во время беременности работает так же, как и во всякое другое время, причём на самое тяжёлое время беременности, именно на последнее время её, выпадает обыкновенно и самая тяжёлая работа.
Итак, следовательно, при наибольшем числе рождений в июне и июле месяце, очевидно, на долю беременных женщин в самую тяжёлую для них пору выпадает и самый тяжёлый труд, и в самом большом количестве, за уходом многих мужчин на сторону. И если мы себе представим работу беременной женщины с раннего утра до поздней ночи в поле, куда она должна дойти иногда 2–3 и более вёрст, работу такую, как огородные работы, косьба, жатьё или, например, полка, прорывка и копка свекловицы, и делать всё это, либо согнувшись под знойными лучами солнца, либо под дождём, не имея при этом другой пищи, кроме хлеба, лука и воды, то всякому станет понятным, что не у всех женщин проходит всё это без тех или других последствий для ребёнка. «Никогда в течение года», говорит протоиерей Гиляровский в своём замечательном труде, «не бывает столько выводов плода, выкидов, мёртворождений, несчастных родов и никогда не рождается столько детей неблагонадёжных к жизни, при самых родах счастливых, как в июле и августе».
Что касается до самого акта родов, то, так как женщина работает до последних моментов, этот акт зачастую происходит вне дома, в поле, в огороде, в лесу, в хлеву, или же роженицу помещают нарочно в баню и там подвергают её различным насилиям, якобы с целью ускорения родов, как то: подвешиванию, встряхиванию, перетягиванию и т.п.и, наконец, после родов женщина часто уже на 3-й — 4-й день встаёт и принимается снова за работу по дому или даже отправляется в поле. Удивительно ли, что при всех подобных условиях здоровье женщины быстро расшатывается, отражаясь ещё более на следующем поколении.
Уже на 3-й — 4-й день необходимость заставляет роженицу встать и приниматься за работу. Отправляясь в поле, мать или берёт новорожденного с собой, или же оставляет его дома на попечение няньки. Лично для матери, конечно, удобнее оставить ребёнка дома, так как в таких случаях матери не нужно носить с собой ребёнка на работу, иногда за несколько вёрст, и затем, на самой работе мать не отрывается постоянно от неё плачем находящегося тут же ребёнка.
А между тем, в страдную пору работа горячая, важен каждый час, каждая минута и потому, понятно, огромное большинство матерей оставляют своих новорожденных и грудных детей дома. «Никогда младенец столько не лишается груди матери», говорит такой знаток народной жизни, как протоиерей Гиляровский, «и никогда не извлекает из той же груди столь недоброкачественного молока, как в июле и августе, ибо мать в самых лучших хозяйствах на третий день утром должна идти на полевые работы, куда не может брать с собой младенца, и возвращается к нему только поздно вечером.
А если полевые работы отстоят далее 10 вёрст от дому, то мать должна отлучаться от ребёнка на 3–4 дня еженедельно. В некоторых хозяйствах родильница идёт на другой день после родов». «Что же принесёт она, — восклицает далее почтенный автор, — младенцу в грудях своих, когда сама измучена трудами и усилиями свыше меры, жаждою и чёрствостью пищи, которая не восстановляет сил её, потом и лихорадочными движениями молока, которое сделалось для неё продуктом совершенно чуждым, скукою по младенце, который изнывает от недостатка молока так же, как она от излишества его».
Так как всё население деревни, способное к работе, уходит в страдную пору, т.е. в июле и августе, в поле, то все дети остаются на попечении детей же, подростков лет 8–10, которые и исполняют обязанности нянек.
Поэтому, можно себе представить, что делается с маленькими детьми при таком надзоре детей же. «Никогда надзор за детьми не бывает так недостаточен, как в июле и августе», говорит на основании своих многолетних наблюдений протоиерей Гиляровский, и приводит примеры, как одна нянька, связав ноги младенца веревкою, вывесила его за окно вниз головою и скрылась; другая, например, наскучив тем, что однолетний младенец везде бегал за ней со слезами, связала его по ногам и бросила на конюшне, когда же вечером заглянула в конюшню, у младенца вся задняя часть оказалась выеденной свиньёю.
О результатах недостатка присмотра за подростками скажем ниже, теперь же рассмотрим условия жизни грудного ребёнка в деревне в летнюю рабочую пору. Мать, уходя рано утром на работу, спелёнывает ребёнка, предположим даже, завёртывая его при этом в чистую пелёнку. Понятное дело, что вскоре по уходе матери и приставленная для присмотра за ребёнком 8–10 летняя девочка, которой, в силу её возраста и понятного полного непонимания важности её задачи, хочется побегать и поиграть на свежем воздухе, такая нянька оставляет ребёнка и ребёнок в течение иногда целого дня лежит в замоченных и замаранных пелёнках и свивальниках.
Даже и в тех случаях, если мать оставит няньке достаточное количество перемен белья, не в интересах последней менять это запачканное бельё по мере надобности, так как стирать это бельё придётся ей же самой. И потому, можно себе представить, в каком ужасном положении находятся спелёнутые дети, завёрнутые в пропитанные мочой и калом пелёнки, и это к тому же в летнюю жаркую пору.
Сделается совершенно понятным и ничуть не преувеличенным заявление всё того же наблюдателя прот. Гиляровского, что от такого мочекалового компресса и от жары «кожа под шейкой, под мышками и в пахах сопревает, получаются язвы, нередко наполняющиеся червями» и т.д. Также нетрудно дополнить всю эту картину той массой комаров и мух, которые особенно охотно привлекаются вонючей атмосферой около ребёнка от гниения мочи и кала. «Мухи и комары, витающие около ребёнка роями, — говорит Гиляровский, — держат его в беспрестанной горячке уязвления». Кроме того, в люльке ребёнка и, как увидим ниже, даже в его рожке разводятся черви, которые, по мнению Гиляровского, являются для ребёнка «одними из самых опасных тварей».
Итак, из всего этого видно, в каких неблагоприятных условиях находится ребёнок в отношении питания с самых первых дней его жизни. Но если мы познакомимся с питанием ребёнка в летние рабочие месяцы, то мы прямо ужаснёмся, увидя, что ест и пьёт грудной, и даже новорожденный ребёнок.
Мы уже говорили выше, что в летнюю страдную пору матери уходят на работу, оставляя ребёнку пищу на целый день, и кормят грудью ребёнка только ночью и вечером, возвращаясь с работы, в некоторых же случаях только через 3–4 дня. Ребёнку оставляется так называемая соска и жёвка.
Первая, обыкновенно, представляет из себя коровий рог, к свободному открытому концу которого привязан коровий сосок, покупаемый или в Москве в мясных рядах, или у местных мясников в деревнях. Конечно, всякому понятно, что такая соска необходимо должна гнить и этот кусок гнили, безразлично, будет ли он мыться или нет, находится почти целый день во рту ребёнка. «Молоко, проходя через этот вонючий, мёртвый кусок, естественно пропитывается всею заключающеюся в нём гнилью, и затем эта отрава идёт в желудок ребёнка», говорит д-р Песков (Покровский).
Следовательно, если ребёнка кормят коровьим молоком, то это молоко, оставленное матерью няньке, наливается время от времени в этот импровизированный рожок, и понятное дело, нянька не будет стараться вымыть этот рожок и соску, да впрочем, как мы сейчас видели, это и безразлично, так как гниль при всяком мытье останется гнилью. Да и кроме того, можно себе представить, каким делается оставленное с утра молоко к вечеру в течение длинного знойного летнего дня. Но всё это ещё сравнительно лучшее положение, чем для многих других детей.
Здесь хоть через гнилой сосок, хоть кислое, но всё же получают молоко, удовлетворяя таким образом с голодом и жажду. В тех же хозяйствах, где коров нет, следовательно, и молока нет, кормление ребёнка происходит при помощи жёвки, которая состоит из жёванного хлеба, каши или чего-либо подобного, завёрнутого в тряпку или завязанного в узелок. Затем пальцами придают этому комку в тряпке коническую форму, и приготовляющий, взяв в рот эту конической формы тряпку, обильно смачивает её своей слюной, после чего эта «соска» попадает в рот ребёнка.
И вот, несчастные дети, с такими-то «сосками» лежат целыми днями, всасывая в себя кислый сок из разжёванного хлеба и каши, глотая почти только одну свою слюну и таким образом, голодая и испытывая сильную жажду.
Я видел, — говорит далее о. протоиерей, — дети, не достигшие года, на целые сутки оставались одни-одинёшеньки, но чтобы не умерли с голода, то к рукам и ногам их были привязаны соски. Я приносил детям иногда молоко: либо потому, что вся поденная пища их с утра съедена была другими животными, либо потому, что они сосали из рожка кисельки, квас и воду, в которой растворён был творог, весьма несвежий. Я видел, — добавляет автор, — рожки, в которых копошились черви».
P.S. Вот такая вот она была жизнь в царской России, России которую мы «потеряли», по «утере»которой так тяжело вздыхают некоторые,однако как подтверждают факты,Россия это было не только,»Балы, красавицы, лакеи, юнкера, и вальсы Шуберта, и хруст французской булки», а еще и нищета, голод и разруха для населения.
=0=0=
Нет в истории второго такого примера бедствия и ужаса. Блокада Ленинграда
В преподавании отечественной истории появятся новшества: к 75-летнему юбилею окончания Великой Отечественной войны для учителей готовится брошюра по «трудным вопросам» блокады Ленинграда. В обязательную программу также может быть включено посещение музеев, эту идею историки уже обсудили с министром просвещения Ольгой Васильевой. О том, что сегодняшние школьники знают об одном из самых трагических периодов Великой Отечественной войны, почему не надо скрывать никакие факты и для чего на уроках истории должно быть больше эмоций и меньше цифр, в канун 76-летия прорыва блокады рассказали эксперты «Известий».
Голоса. Жизни. Судьбы
«Известия»: Число жертв блокады Ленинграда, по разным данным, — от 600 тыс. до 1,5 млн. Когда, наконец, появится достоверная цифра?
Александр Безбородов, ректор РГГУ, заведующий кафедрой истории России новейшего времени Историко-архивного института РГГУ: Прошло слишком много времени. К великому сожалению и стыду, более точную цифру, думаю, установить не удастся.
«Известия»: Что ближе к истине — 600 тыс. или 1,5 млн?
Александр Безбородов: Из материалов, которые я изучал длительное время, следует, что ближе – 1,5 млн. Минобороны нередко корректирует эти данные.
«Известия»: В Минобороны говорят, что не были учтены неопознанные умершие и те, кто ушел из жизни уже в эвакуации.
Александр Безбородов: Встречный вопрос: как их опознали через много лет? С захоронениями на территории блокадного города было чрезвычайно сложно, на это просто не хватало сил.
Блокада Ленинграда. Родственники везут на кладбище умершего от голода ленинградца.
Александр Чубарьян, научный руководитель Института всеобщей истории Российской академии наук, академик РАН: Сложность в том, что очень много неучтенных потерь. Например, люди уехали и умерли не в Ленинграде или уже после блокады, но вследствие блокады. Работа по подсчету жертв продолжается. Сейчас ее стоит активизировать. Я думаю, количество жертв ближе к 1 млн. Эту цифру называют и зарубежные источники.
Александр Безбородов: Академик Дмитрий Сергеевич Лихачев в своих воспоминаниях засвидетельствовал, что сотни тысяч человек пришли в блокаду из пригородов в Ленинград, но их не пустили в город, и обозы стояли, пока люди не вымерзли. Из Псковской и Новгородской областей пришло еще 300 тыс. человек, и они тоже погибали.
https://ok.ru/video/1506318879288
Даниил Куцевич, руководитель проекта «Блокада. Голоса»: Есть приблизительные статистические данные, которыми мы можем оперировать: 3,5 млн человек находились в городе на момент начала блокады, включая людей, которые пришли в Ленинград из пригородов. После блокады в городе остались менее 1 млн человек. Примерно 800 тыс. жителей было эвакуировано.
Грубой арифметикой мы получаем более 1,5 млн жертв, но сколько неучтенных людей действительно было в городе? Сколько погибло в процессе эвакуации или от последствий голода? Например, в 1941 году и в начале 42-го кладбища не вели учета захороненных ленинградцев. Мы понятия не имеем, сколько людей умерло в первую, самую страшную зиму. Эти данные мы никогда не восстановим.
Александр Безбородов.
Александр Безбородов: Если мы себя уважаем как народ и как исследователи, несмотря на огромную сложность и невыполнимость задачи, точности цифр надо достичь. От 600 тыс. до 1,5 млн — не всякий народ может позволить себе такие вольности, надо быть точнее. Как — я не могу сказать, но это очень серьезный вопрос.
«Известия»: Есть сведения, сколько блокадников живо до сих пор?
Даниил Куцевич: Я могу говорить только о ленинградцах, с которыми мы работаем. Мы стараемся найти тех, кто на момент начала войны был старше пяти лет, ясно помнит блокаду и готов поделится своими воспоминаниями. По нашим оценкам, это примерно 900 человек.
«Известия»: Что дал проект «Блокада. Голоса»? Какие истории оказались самыми яркими?
Даниил Куцевич: Есть потрясающая история, на основе которой можно писать роман. Семья ленинградских евреев оказалась в блокаде. Через год их эвакуировали на юг России, где к евреям отнеслись, мягко говоря, плохо. Они вынуждены были жить в сарае вместе со свиньями. Потом пришли немцы, и мой собеседник оказался вместе с родителями в концлагере. Там их разлучили, и спустя время мальчик попал в деревню на севере страны. В этой деревне он, иудей, ходил за много километров по снежным полям в православную церковь молиться о том, чтобы снова встретить родителей. И когда закончилась война, он возвращался на поезде в Ленинград и на каком-то полустанке увидел своего отца. Это потрясающе закрученная история, которую нарочно не придумаешь.
Удивительно, что все истории блокадников в принципе пересекаются между собой. Они рассказывают про одни и те же события: например, как видели горящие Бадаевские склады с разных улиц. Судьбы людей переплетены настолько плотно, что иногда думаешь: «Вы, наверное, все друг друга знаете».
«Известия»: Страшные вещи вам тоже рассказывают?
Даниил Куцевич: Там в основном страшные вещи. Очень страшные. Хотя я всегда стараюсь найти что-то духоподъемное. Но даже рассказывая про Новый год в блокадном Ленинграде, они вспоминают такие детали, что это невозможно слушать без слез: «Я до сих пор помню запах той елки, которую нам устроили в 1943 году. Воспитатели хотели, чтобы мы водили хоровод, но мы не могли — у нас не было сил. Мы просто стояли молча, взявшись за ручки, и смотрели на нее».
«Известия»: Как дальше планируете развивать проект?
Даниил Куцевич: Вопрос упирается в финансирование. Мы все эти годы вкладывали свои деньги, но наш ресурс не безграничный. А я бы хотел снять как можно больше воспоминаний блокадников на видео. Примерно представляю, что у нас на это осталось года три. Потом кто-то умрет, кто-то потеряет способность связно выражать свои мысли. Бывает, что договариваешься о съемке, на следующий день звонишь — человек уже не может говорить. Натура исчезает на глазах.
Александр Чубарьян.
Я себя успокаиваю тем, что у нас уже есть полноценные воспоминания больше 300 блокадников. Эта работа точно не пропадет.
«Известия»: Можно оценить, как на современном Санкт-Петербурге и его жителях отражается эта пережитая страница истории?
Даниил Куцевич: Самым прямым образом. Это травма, которая передается из поколения в поколение — «Я не могу этот хлеб выбросить, этот кусочек не доесть». Городские дети до сих пор рождаются с этой травмой, и она еще будет жить.
Память без купюр
«Известия»: Есть ли нераскрытые архивные документы, связанные с блокадой?
Александр Чубарьян: Многие документы, касающиеся блокады, были на специальном хранении, их надо рассекречивать. Я уверен, что есть материалы, касающиеся цифр, социальной жизни города.
Александр Безбородов: Значительный массив наших документов по планированию операций в годы Великой Отечественной войны, которые хранятся в Центральном архиве Минобороны, находится в процессе рассекречивания. В Ленинграде всё было под жестким надзором НКВД. И я не уверен, что эти материалы могут быть опубликованы к очередному юбилею нашей победы.
«Известия»: Должна ли быть этическая граница при создании фильмов и книг о блокаде?
Ольга Громова, детский писатель, редактор детской литературы: У нас не всегда есть четкое понимание даже для себя, что же такое этические границы. Этично или не этично рассказывать вещи, которые происходили на самом деле, но не укладываются в официальную историографию?
Девчонкой я встретила человека, который прошел войну от первого до последнего дня. Его никогда не приглашали в школы на встречу с ветеранами. Я случайно однажды узнала, что он живет под подпиской о неразглашении до конца своих дней, потому что был шофером, возившим снабжение для партийного аппарата по «Дороге жизни». Он очень долго не знал, что возил, пока однажды его грузовик не разбомбило и он не увидел свой груз. У человека был шок. Не знаю, что он об этом думал, но его вернули на эту работу.
Это этично или неэтично обсуждать? Есть люди, которые считают, что такие сведения порочат нашу великую Победу и подвиг советского народа. А я считаю, что и об этом надо говорить. Понятие этики у всех разное.
«Известия»: Как нужно рассказывать студентам и школьникам об этой странице истории?
Александр Чубарьян: Мы должны рассказывать обо всем, что было на этой войне. Не надо ничего затушевывать, но необходим такт в подходе к этим вещам, потому что нет в истории второго такого примера бедствия и ужаса. Мой отец во время блокады лежал в госпитале в Ленинграде, лечился после ранения на Ленинградском фронте. Поразительно, что в этой страшной трагедии всё работало. Госпиталь был рядом с библиотекой им. Салтыкова-Щедрина, и он ходил в нее каждый день. Написал там кандидатскую диссертацию по истории Петровской эпохи. Это говорит о том, что город жил, хотя люди испытывали тяжелые мучения. Когда мы говорим о подвиге ленинградцев, обязательно надо показывать эту сторону блокады.
Истощенный мужчина во время блокады Ленинграда.
Даниил Куцевич: Мы решили снимать на видео все воспоминания блокадников — даже самые жесткие, самые жестокие, — и публиковать их без купюр. Мое глубокое убеждение, что здесь нет никаких табуированных тем, поскольку это касается нашей истории. Понять, в чем заключается подвиг Ленинграда и ленинградцев, можно только признав всё, что происходило. Была не только героическая оборона и тяжелейшая работа, но и самые ужасные явления: каннибализм, поедание крыс, спекуляции, обман. Это были 900 дней жизни людей в нечеловеческих условиях, в ограниченном пространстве, в голоде, холоде, в тотальном ужасе и хаосе. И тем не менее город выстоял.
Даниил Куцевич.
«Известия»: Чего не хватает в школьной программе, что дети должны еще знать о блокаде?
Александр Безбородов: Не только школьникам, но и студентам не хватает хороших преподавателей, которые могли бы серьезно излагать материал о Великой Отечественной войне.
Если концентрироваться на учебно-методической части, надо иметь в виду в первую очередь огромное политическое значение битвы за Ленинград. Сюда входят и оборона города, и блокадная часть, и Ленинградско-Новгородская наступательная операция января 1944 года. Если молодежь не будет знать по-настоящему, научно, с нужной глубиной и о блокаде, и о военных операциях под Ленинградом, мы не вырастим поколение, которое этим будет интересоваться.
«Известия»: Насколько глубоко представлена тема блокады в детской литературе?
Ольга Громова: В современной детской литературе она, к сожалению, практически никак не представлена. Из новых современных книг я могу назвать 2–3, в которых блокада так или иначе фигурирует. Не говорю сейчас о качестве текстов — только о факте их существования. Первая — это проект Юлии Яковлевой «Ленинградские сказки». История страны через судьбы детей рассказывается в форме фантасмагорических повестей, одна из которых посвящена блокаде. Более-менее новым можно считать рассказ Валентины Семенцовой «Лист фикуса» — совсем для малышей. Еще несколько сборников воспоминаний и дневников бывших детей-блокадников вышли такими тиражами, от 500 до 1000 экземпляров, что говорить о них как о литературе практически бессмысленно.
Больше я не нашла ничего. Можно бы упомянуть пару текстов, существующих на «Лайвлибе», то есть только в электронной версии, но по большому счету это тоже не тот ресурс, который доходит до читателей-детей.
«Известия»: У детей есть интерес к этой теме?
Ольга Громова: Интерес сам по себе не возникнет. Если я не знаю о существовании чего-то, интересу взяться неоткуда. Надо говорить. И существует учебник, до которого дети рано или поздно добираются. Но он, как правило, неинтересен. Если у них есть необходимость сдать ЕГЭ, они что-то знают, а если нет, и это пролетает мимо ушей.
На Невском проспекте блокадного города. Ленинград, октябрь 1941 года.
Александр Чубарьян: Количество часов, отведенных на изучение войны, недостаточное. В связи с блокадой и грядущим 75-летним юбилеем Победы, конечно, их нужно предусмотреть. Ассоциация учителей истории выпустила 20 брошюр для педагогов по «трудным вопросам». Думаю, что мы сделаем серьезную брошюру и по истории войны.
В учебниках следует несколько сместить акценты. Сейчас история войны преподается в основном как история военных действий. Школьники и студенты не могут всё это запомнить, да это и не нужно. Во всем мире проблема войны преподносится как проблема общества, человека на войне: на фронте, в оккупации, в плену. Я думаю, в этом смысле надо менять и освещение войны и, что очень важно, блокады. Это придаст совершенно новое звучание истории войны как общей проблеме человечества.
Я большой сторонник включения в обязательную программу посещения музеев. Знакомство с музеями, связанными с блокадой, должно быть обязательным, по крайней мере для жителей Ленинграда и области. С другими музеями истории войны — обязательным для всей страны. Я думаю, это надо ввести в планы подготовки к годовщине Победы.
«Известия»: Вы предлагали это Минпросвещения?
Александр Чубарьян: Мы уже обсуждали этот вопрос с министром Ольгой Васильевой. Минпросвещения готово смещать акценты в освещении тех или иных сюжетов и процессов. По музеям я сделаю официальное предложение, Ольга Юрьевна — за.
Толпа не услышит
«Известия»: 27 января в Петербурге намечен парад на Дворцовой площади, гулянья на улице Жизни. Можно будет почувствовать себя в блокадных реалиях, попробовать кусочек блокадного хлеба. Полезны ли такие мероприятия?
Даниил Куцевич: Наше искреннее желание контролировать то, как нужно обращаться с нашей памятью, фактически с нашей болью, пагубно. Жизнь идет своим чередом. И общество само выбирает самые лучшие для себя форматы сохранения исторической памяти. Пусть у каждого организатора свое представление, как должно выглядеть мероприятие, но они точно сделают всё с уважением к истории. Я убежден, что в нашей стране, и тем более в нашем городе, совершенно исключен вариант пляски на костях.
Ольга Громова: Надеюсь, что Даниил Игоревич прав. Но я искренне не понимаю, как буду себя чувствовать, оказавшись в толпе на блокадной улице. Я была в Казахстане — в музее Акмолинского лагеря жен изменников родины (АЛЖИР). Это очень маленький музей, но потрясающей силы. Там экскурсионные группы не больше, чем по 15 человек, и это не случайно, потому что, как сказал мне экскурсовод, толпа не услышит. Я сторонница того, что ничего нельзя превращать в массовые гуляния.
«Известия»: Каким образом следует привлечь внимание детей и взрослых к этому событию?
Ольга Громова: Нужно читать, говорить, слушать. Проект «Блокада. Голоса» нам в помощь. Это совершенно неоценимый ресурс. Частная история — самый сильный вариант. И, конечно, литература. Пусть даже и не новая. К примеру, недавно переиздали мою любимую повесть Юрия Яковлева «Балерина политотдела» — это одна из очень тонких и правдивых детских вещей о блокаде.
Ольга Громова.
Александр Безбородов: Когда эта тема выносится на городскую улицу, чувство меры очень важно. Но, возможно, будут найдены потрясающе интересные подходы, трогающие душу. Я согласен, что ленинградцы, питерцы лучше нас понимают, что такое для них блокада в годы Великой Отечественной войны.
Не надо забывать, какие у нацистов были цели. С 1941 года была целенаправленная политика по уничтожению Ленинграда. Возможно, именно поэтому сражение за Ленинград, его оборона, люди, которые пережили блокаду, — всё это беспрецедентно в истории мировых войн.
https://ok.ru/video/1506318813752
Александр Чубарьян: Будет юбилей — 75 лет Победы, во всем мире будут парады. Но годовщина блокады — это не повод для увеселительных мероприятий. Это память об усопших. И, чтобы это было понято молодым поколениям питерцев, надо делать акцент на трех моментах. Первый — это была трагическая история с такой ужасной гибелью сотен тысяч людей. Второй — это не должно повториться. Третий момент — что их предки — люди, которые выдержали блокаду, проявили стойкость. Такие трагические страницы истории, как блокада, требуют особого отношения. Задача местных властей — не превращать всё в мероприятия для галочки и не упрощать. То, что люди ценили кусочек хлеба, не повод, чтобы сейчас на этом играть.
«Известия»: В Петербурге кипят страсти вокруг строительства нового Музея обороны Ленинграда и блокады. Каким он должен быть, по вашему мнению?
Даниил Куцевич: Каким угодно. На сколько хватит сил и финансирования. Но мне кажется, было бы хорошо увязать эту работу с темой единого патриотического воспитания. У нас каждый «блокадный музей» занимается своим участком. А должен быть единый центр, который свяжет и новый музей, и музей в Соляном переулке, музей «Дорога жизни», музеи, находящиеся в ведении Минобороны. Хранение, исследования и получение новых материалов по блокаде и работу с подрастающим поколением нужно увязать в единую систему. Тогда это решит все вопросы, которые мы сегодня обсуждали.
В музее обороны и блокады Ленинграда.
Ольга Громова: Для меня всегда и везде частная история каждого человека ценнее грандиозных проектов. Главное, чтобы новый музей не заявил, что он будет единственно правильным. Должно быть много разных музеев, с разным взглядом на это время, тогда будет постепенно складываться хотя бы приблизительная картинка существования города в условиях трагедии.
Александр Безбородов: Мне очень симпатичны музеи, где есть серьезный информационный вход, предисловие. Еще там должен быть зал для обсуждения сложных исторических проблем. Для меня как выпускника Московского государственного историко-архивного института важно, чтобы там были хорошие фонды документов. Хранилище, куда люди могли бы сдать семейные архивы. Это должно быть абсолютно открытое, интересное, хорошо профинансированное деяние.
Александр Чубарьян: Это должен быть «многофункциональный» музей — и мемориал, и обычный исторический музей, но очень современный с технической точки зрения. В нем должно быть много общего и частного — например, воспоминаний блокадников. Сочетание того и другого должно дать эмоциональный заряд.
Концепция должна пройти через общественное обсуждение. Главное, чтобы там были люди, которые готовы сделать музей нового типа. Это должен быть музей истории, музей Победы, музей скорби.
Свежие комментарии