Обитатели московского метро
Московское метро по праву считается самым красивым в мире. На его строительство не жалели средств. Под землей возводились сказочные дворцы, поражающие роскошью. Это, например, такие станции с удивительной мозаикой, как «Киевская Кольцевая» и «Комсомольская», или облицованная полудрагоценными камнями и расписанная знаменитыми художниками «Маяковская», или украшенная скульптурами «Площадь Революции»…
«Где ты, родной?»
Но, кроме картин, статуй и отделки из полудрагоценных камней в подземных переходах московского метро можно увидеть… призраков. Пассажиры, встретившие их на станциях, в вагонах или заметившие из окон мчащегося поезда во мраке туннелей, потом долгое время стараются пользоваться наземным транспортом.
Правда, начальник Московского метрополитена Дмитрий Гаев (21 октября 1951 — 27 октября 2012 года) в одном из своих интервью, данном много лет назад, разочаровал журналистов:
— Метрополитен — очень скучная организация. Привидений здесь нет, еще чего-то такого — нет, призраков — тоже нет. Я работаю в метро 18 лет — еще никого не встречал. Ищу по ночам, кричу: «Где ты, родной?» Никого найти не удается.
Но Дмитрий Гаев лукавит. Призраки в метро обитают. Доказательством их реальности служат многочисленные фотографии и видеоролики, регулярно появляющиеся в Интернете. На них запечатлены бесплотные и безбилетные пассажиры московской подземки. Одновременно с ними в Сети демонстрируют заключения экспертов, подтверждающие, что показанные видео- и фотоматериалы не являются фальшивкой.
Дурь, да и только
Что же так неудержимо притягивает призраков к Московскому метрополитену? Существуют, по крайне мере, три гипотезы, которыми можно объяснить «любовь» потусторонних сущностей к подземному транспорту.
Первая из них была высказана более чем за полвека до начала строительства метро. В 1872 году инженер Василий Титов предложил проект прокладки подземной железной дороги от Курского вокзала до Лубянской площади. Проект зарубили на корню. Один из архиереев написал в Думу возмущенное письмо, в котором утверждал, что подземелье — это царство сатаны, а потому негоже православным спускаться туда по доброй воле. В этом подземном царстве можно встретить призраки умерших.
После революции новые власти объяснили такие аргументы дурью малограмотных торговцев опиумом для народа. Однако такая уж ли это была дурь?
Аварийные участки
Мнение представителей Церкви разделял президент когда-то очень авторитетной «Ассоциации инженерной биолокации» Григорий Хлопков. В центре Москвы еще со времен императрицы Екатерины II начали уничтожать погосты. На их месте появились скверы, бульвары. Эти не застроенные домами участки при проведении московского метро показались очень удобными для постройки станций. Специалисты из Ассоциации изучали геопатогенные зоны на территории столицы, совпадающие с бывшими кладбищами. На этих территориях неожиданно появлялись и так же внезапно исчезали загадочные белые фигуры. Если территорию бывшего кладбища пересекала автомагистраль, на участке пересечения часто происходили аварии. Водители пытались объехать призрачные фигуры и выезжали на встречную полосу.
После смерти
Чем же являются призрачные фигуры, появляющиеся там, где раньше были кладбища?
Дадим ответить на этот вопрос крупнейшему уфологу России Юрию Фомину:
— Смерть приводит к разрушению биологической структуры. После смерти тела остается его информационно-энергетическая часть, которую уфологи называют информационнораспределительной структурой. Она сохраняется после смерти человека и даже частично обладает самостоятельностью. Какое-то время она еще активна за счет запасенной энергии, а потом начинает подпитываться энергией живых людей.
Именно с такими информационными структурами, «обитающими» на территориях бывших кладбищ, и сталкиваются пассажиры метро и водители автомобилей.
Непригодны по состоянию здоровья
К числу станций метро, вблизи которых встречаются призраки, относится станция «Сокол». В начале XX века недалеко от нее находилось воинское кладбище, где хоронили погибших в Первую мировую войну. В 1918 году здесь были расстреляны и захоронены белые офицеры, юнкера и священники, принявшие участие в вооруженных столкновениях в Москве. Кладбище ликвидировали, а на его месте разбили сквер. Сегодня напоминанием об уничтоженном кладбище и расстреле служит возведенный там Крест с надписью: «Казаки, солдаты, юнкера, офицеры, генералы и ополченцы-добровольцы, павшие в войне 1914-19 годов. Вечная Память героям Брусиловым и Георгиевским кавалерам»*.
Туннель метрополитена, ведущий от станции «Сокол» к станции «Войковская», проходит под уничтоженным кладбищем. Близость к туннелю разоренных гробов дает о себе знать и сегодня. О неприятных ощущениях, возникающих вблизи станции, рассказывают не только пассажиры. Многие машинисты и рабочие подземки признаются, что возле станции «Сокол» у них возникает чувство, будто кто-то стоит за спиной. А ранним утром, когда станция еще закрыта для пассажиров, на путях и перроне неоднократно замечали странные прозрачные обнаженные фигуры.
Однажды машинист и его помощник передали по связи диспетчеру, что в туннеле перед поездом стоит на путях женщина в белом. Машинист произвел вынужденную остановку поезда, и женщина растворилась. После этого случая машиниста и его помощника сочли непригодными по состоянию здоровью к работе на метрополитене и уволили.
Путевой обходчик
Вторая гипотеза, объясняющая появление призраков в метрополитене, связана с явлением, называемым памятью места. Фантомы, бродящие здесь, обычно имеют отношение к несчастным случаям, когда-то произошедшим здесь. В момент гибели у человека возникает мощный энерго-информационный выброс. Эта информация «записывается» на стенах туннелей или станций и через определенное время начинает проявляться. И тогда на перроне или в салоне поезда появляются призрачные фигуры. Причем их часто видит не один, а сразу несколько человек.
Зрительные образы, связанные с феноменом памяти места, чаще всего возникают в Москве на станции «Авиамоторная». Именно на ней в 1982 году произошла трагедия на эскалаторе, унесшая жизни сразу восьми пассажиров.
Иногда причиной появления призрака является непреодолимое желание человека продолжать выполнять свою работу. Среди работников московской подземки ходят истории о том, что после полуночи в туннелях можно встретить призрак Путевого обходчика. Человек, и после смерти не желающий расстаться с местом своей работы, не мог себе представить жизни без привычных обходов туннелей. И отойдя в мир иной, он продолжает обследовать свое хозяйство.
Гражданская война
Третья гипотеза, самая неожиданная и потому, наверное, наиболее интересная, тается объяснить появление призраков временными и пространственными сдвигами, происходящими в Московском метрополитене.
Все авторы статей о призраках московского метро обязательно приводят рассказ москвича Александра Ушакова о событии, произошедшем с ним 14 мая 1999 года на отрезке пути между станциями «Измайловский парк» и «Первомайская»:
— Поезд выехал из туннеля и стал приближаться к «Измайловскому парку». Неожиданно свет за окнами померк, вагон содрогнулся, как от подземного толчка. Вдруг тьма исчезла, за окнами снова засветило солнце. Вместо привычной картины с гуляющими по лесу людьми, вдоль рельсов на испуганных лошадях мчались всадники, одетые в гимнастерки и шинели времен Гражданской войны. Кругом невообразимый грохот, отдельные выстрелы перемежались пулеметными очередями… Пассажиры вагона онемели от изумления. «Наверное, кино снимают», — предположил кто-то… В одно из окон поезда со страшным хрипом ввалился, видимо, подстреленный, гнедой жеребец. Я чувствовал его раскаленное дыхание, видел пену, валившуюся изо рта. Меня объял ужас — какие-то сантиметры отделяли меня от обезумевшего животного… Но в последний миг конь, уже почти доставший меня копытами, вдруг начал таять на глазах и исчез. Поезд остановился у следующей станции. Люди, ставшие свидетелями происшествия, долго не могли прийти в себя, громко обсуждали увиденное. Я сверил свои часы с электронными, висящими на всех станциях метро. Мои отстали на пятьдесят минут…
Вход в преисподнюю
Было и еще несколько случаев неожиданных перемещений пассажиров метро во времени и пространстве.
Вот, например, что рассказывает жительница подмосковного Пушкино Ольга Руднева:
— Я возвращалась с работы около десяти часов вечера. Каждый день я еду от «Пушкинской площади», где работаю, до «Театральной», там пересаживаюсь и еду до «Комсомольской». В вагоне все сидели. Лишь один мужчина стоял и читал газету. На станции «Красные ворота» поезд резко затормозил, и мужчина едва не упал. Газета упала на пол, и я прочитала заголовок: «Вход в преисподнюю». Внезапно погас свет. Люди сидели в полном мраке и ждали. Поезд стоял, машинист молчал, тревога в вагоне росла. Прошло минут пять, вдруг раздался нарастающий гул. Мимо пронесся ярко освещенный состав. Многие из его пассажиров смеялись, но что-то было в них странное. Внезапно наш вагон тоже осветился, и поезд тронулся.
Выйдя на «Комсомольской», Ольга осознала, что было странного в пассажирах промчавшегося мимо поезда. Их платья, брюки и рубашки напоминали моду начала 1950-х годов. А когда Ольга пришла на Ярославский вокзал и посмотрела на электронные часы, то оказалось, что в темноте вагона она просидела не 5-10 минут, а три с половиной часа!
Мосты между параллельными мирами
Как же можно объяснить эти странные феномены с пропавшим временем?
Воронежский исследователь паранормальных явлений Генрих Силанов утверждает, что идущая из земли энергия — это мост, по которому можно путешествовать по параллельным мирам.
— Обычно такие мосты находятся глубоко под землей, — говорит Силанов. — Чаще всего в метро, подземельях и подземных переходах. Только мы еще не научились пользоваться ими по своему желанию.
Есть еще одно объяснение чудесам, происходящим сегодня в метро. Феномены, возникающие в столице под землей, связаны с появлением своеобразной пространственной структуры, образованной переплетением подземных систем московского пассажирского метро, засекреченного метро-2 и системами военных бункеров. Эта структура и может вызывать феномены искривления пространства и сдвига по времени и другие невероятные с точки зрения классической науки явления, с которыми сталкиваются сегодня работники и пассажиры московского метро.
Суровая правда: Воспоминания женщин-ветеранов ВОВ
В День Победы публикуем воспоминания женщин-ветеранов из книги Светланы Алексиевич «У войны – не женское лицо» – одной из самых знаменитых книг о Великой Отечественной, где война впервые показана глазами женщины.
«Доченька, я тебе собрала узелок. Уходи… Уходи… У тебя еще две младших сестры растут. Кто их замуж возьмет? Все знают, что ты четыре года была на фронте, с мужчинами…».
«Один раз ночью разведку боем на участке нашего полка вела целая рота. К рассвету она отошла, а с нейтральной полосы послышался стон. Остался раненый. «Не ходи, убьют, — не пускали меня бойцы, — видишь, уже светает». Не послушалась, поползла. Нашла раненого, тащила его восемь часов, привязав ремнем за руку. Приволокла живого. Командир узнал, объявил сгоряча пять суток ареста за самовольную отлучку. А заместитель командира полка отреагировал по-другому: «Заслуживает награды». В девятнадцать лет у меня была медаль «За отвагу». В девятнадцать лет поседела. В девятнадцать лет в последнем бою были прострелены оба легких, вторая пуля прошла между двух позвонков. Парализовало ноги… И меня посчитали убитой… В девятнадцать лет… У меня внучка сейчас такая. Смотрю на нее — и не верю. Дите!».
«И когда он появился третий раз, это же одно мгновенье — то появится, то скроется, — я решила стрелять. Решилась, и вдруг такая мысль мелькнула: это же человек, хоть он враг, но человек, и у меня как-то начали дрожать руки, по всему телу пошла дрожь, озноб. Какой-то страх… Ко мне иногда во сне и сейчас возвращается это ощущение… После фанерных мишеней стрелять в живого человека было трудно. Я же его вижу в оптический прицел, хорошо вижу. Как будто он близко… И внутри у меня что-то противится… Что-то не дает, не могу решиться. Но я взяла себя в руки, нажала спусковой крючок… Не сразу у нас получилось. Не женское это дело — ненавидеть и убивать. Не наше… Надо было себя убеждать. Уговаривать…».
«И девчонки рвались на фронт добровольно, а трус сам воевать не пойдет. Это были смелые, необыкновенные девчонки. Есть статистика: потери среди медиков переднего края занимали второе место после потерь в стрелковых батальонах. В пехоте. Что такое, например, вытащить раненого с поля боя? Мы поднялись в атаку, а нас давай косить из пулемета. И батальона не стало. Все лежали. Они не были все убиты, много раненых. Немцы бьют, огня не прекращают. Совсем неожиданно для всех из траншеи выскакивает сначала одна девчонка, потом — вторая, третья… Они стали перевязывать и оттаскивать раненых, даже немцы на какое-то время онемели от изумления. К часам десяти вечера все девчонки были тяжело ранены, а каждая спасла максимум два-три человека. Награждали их скупо, в начале войны наградами не разбрасывались. Вытащить раненого надо было вместе с его личным оружием. Первый вопрос в медсанбате: где оружие? В начале войны его не хватало. Винтовку, автомат, пулемет — это тоже надо было тащить. В сорок первом был издан приказ номер двести восемьдесят один о представлении к награждению за спасение жизни солдат: за пятнадцать тяжелораненых, вынесенных с поля боя вместе с личным оружием — медаль «За боевые заслуги», за спасение двадцати пяти человек — орден Красной Звезды, за спасение сорока — орден Красного Знамени, за спасение восьмидесяти — орден Ленина. А я вам описал, что значило спасти в бою хотя бы одного… Из-под пуль…».
«Что в наших душах творилось, таких людей, какими мы были тогда, наверное, больше никогда не будет. Никогда! Таких наивных и таких искренних. С такой верой! Когда знамя получил наш командир полка и дал команду: «Полк, под знамя! На колени!», все мы почувствовали себя счастливыми. Стоим и плачем, у каждой слезы на глазах. Вы сейчас не поверите, у меня от этого потрясения весь мой организм напрягся, моя болезнь, а я заболела «куриной слепотой», это у меня от недоедания, от нервного переутомления случилось, так вот, моя куриная слепота прошла. Понимаете, я на другой день была здорова, я выздоровела, вот через такое потрясение всей души…».
«Меня ураганной волной отбросило к кирпичной стене. Потеряла сознание… Когда пришла в себя, был уже вечер. Подняла голову, попробовала сжать пальцы — вроде двигаются, еле-еле продрала левый глаз и пошла в отделение, вся в крови. В коридоре встречаю нашу старшую сестру, она не узнала меня, спросила: «Кто вы? Откуда?» Подошла ближе, ахнула и говорит: «Где тебя так долго носило, Ксеня? Раненые голодные, а тебя нет». Быстро перевязали голову, левую руку выше локтя, и я пошла получать ужин. В глазах темнело, пот лился градом. Стала раздавать ужин, упала. Привели в сознание, и только слышится: «Скорей! Быстрей!» И опять — «Скорей! Быстрей!» Через несколько дней у меня еще брали для тяжелораненых кровь».
«Мы же молоденькие совсем на фронт пошли. Девочки. Я за войну даже подросла. Мама дома померила… Я подросла на десять сантиметров…».
«У нашей матери не было сыновей… А когда Сталинград был осажден, добровольно пошли на фронт. Все вместе. Вся семья: мама и пять дочерей, а отец к этому времени уже воевал…».
«Меня мобилизовали, я была врач. Я уехала с чувством долга. А мой папа был счастлив, что дочь на фронте. Защищает Родину. Папа шел в военкомат рано утром. Он шел получать мой аттестат и шел рано утром специально, чтобы все в деревне видели, что дочь у него на фронте…».
«Помню, отпустили меня в увольнение. Прежде чем пойти к тете, я зашла в магазин. До войны страшно любила конфеты. Говорю:
— Дайте мне конфет.
Продавщица смотрит на меня, как на сумасшедшую. Я не понимала: что такое — карточки, что такое — блокада? Все люди в очереди повернулись ко мне, а у меня винтовка больше, чем я. Когда нам их выдали, я посмотрела и думаю: «Когда я дорасту до этой винтовки?» И все вдруг стали просить, вся очередь:
— Дайте ей конфет. Вырежьте у нас талоны.
И мне дали».
«И у меня впервые в жизни случилось… Наше… Женское… Увидела я у себя кровь, как заору:
— Меня ранило…
В разведке с нами был фельдшер, уже пожилой мужчина. Он ко мне:
— Куда ранило?
— Не знаю куда… Но кровь…
Мне он, как отец, все рассказал… Я ходила в разведку после войны лет пятнадцать. Каждую ночь. И сны такие: то у меня автомат отказал, то нас окружили. Просыпаешься — зубы скрипят. Вспоминаешь — где ты? Там или здесь?».
«Уезжала я на фронт материалисткой. Атеисткой. Хорошей советской школьницей уехала, которую хорошо учили. А там… Там я стала молиться… Я всегда молилась перед боем, читала свои молитвы. Слова простые… Мои слова… Смысл один, чтобы я вернулась к маме и папе. Настоящих молитв я не знала, и не читала Библию. Никто не видел, как я молилась. Я — тайно. Украдкой молилась. Осторожно. Потому что… Мы были тогда другие, тогда жили другие люди. Вы — понимаете?».
«Формы на нас нельзя было напастись: всегда в крови. Мой первый раненый — старший лейтенант Белов, мой последний раненый — Сергей Петрович Трофимов, сержант минометного взвода. В семидесятом году он приезжал ко мне в гости, и дочерям я показала его раненую голову, на которой и сейчас большой шрам. Всего из-под огня я вынесла четыреста восемьдесят одного раненого. Кто-то из журналистов подсчитал: целый стрелковый батальон… Таскали на себе мужчин, в два-три раза тяжелее нас. А раненые они еще тяжелее. Его самого тащишь и его оружие, а на нем еще шинель, сапоги. Взвалишь на себя восемьдесят килограммов и тащишь. Сбросишь… Идешь за следующим, и опять семьдесят-восемьдесят килограммов… И так раз пять-шесть за одну атаку. А в тебе самой сорок восемь килограммов — балетный вес. Сейчас уже не верится…».
«Я потом стала командиром отделения. Все отделение из молодых мальчишек. Мы целый день на катере. Катер небольшой, там нет никаких гальюнов. Ребятам по необходимости можно через борт, и все. Ну, а как мне? Пару раз я до того дотерпелась, что прыгнула прямо за борт и плаваю. Они кричат: «Старшина за бортом!» Вытащат. Вот такая элементарная мелочь… Но какая это мелочь? Я потом лечилась…
«Вернулась с войны седая. Двадцать один год, а я вся беленькая. У меня тяжелое ранение было, контузия, я плохо слышала на одно ухо. Мама меня встретила словами: «Я верила, что ты придешь. Я за тебя молилась день и ночь». Брат на фронте погиб. Она плакала: «Одинаково теперь — рожай девочек или мальчиков».
«А я другое скажу… Самое страшное для меня на войне — носить мужские трусы. Вот это было страшно. И это мне как-то… Я не выражусь… Ну, во-первых, очень некрасиво… Ты на войне, собираешься умереть за Родину, а на тебе мужские трусы. В общем, ты выглядишь смешно. Нелепо. Мужские трусы тогда носили длинные. Широкие. Шили из сатина. Десять девочек в нашей землянке, и все они в мужских трусах. О, Боже мой! Зимой и летом. Четыре года… Перешли советскую границу… Добивали, как говорил на политзанятиях наш комиссар, зверя в его собственной берлоге. Возле первой польской деревни нас переодели, выдали новое обмундирование и… И! И! И! Привезли в первый раз женские трусы и бюстгальтеры. За всю войну в первый раз. Ха-а-а… Ну, понятно… Мы увидели нормальное женское белье… Почему не смеешься? Плачешь… Ну, почему?».
«В восемнадцать лет на Курской Дуге меня наградили медалью «За боевые заслуги» и орденом Красной Звезды, в девятнадцать лет — орденом Отечественной войны второй степени. Когда прибывало новое пополнение, ребята были все молодые, конечно, они удивлялись. Им тоже по восемнадцать-девятнадцать лет, и они с насмешкой спрашивали: «А за что ты получила свои медали?» или «А была ли ты в бою?» Пристают с шуточками: «А пули пробивают броню танка?» Одного такого я потом перевязывала на поле боя, под обстрелом, я и фамилию его запомнила — Щеголеватых. У него была перебита нога. Я ему шину накладываю, а он у меня прощения просит: «Сестричка, прости, что я тебя тогда обидел…».
«Ехали много суток… Вышли с девочками на какой-то станции с ведром, чтобы воды набрать. Оглянулись и ахнули: один за одним шли составы, и там одни девушки. Поют. Машут нам — кто косынками, кто пилотками. Стало понятно: мужиков не хватает, полегли они, в земле. Или в плену. Теперь мы вместо них… Мама написала мне молитву. Я положила ее в медальон. Может, и помогло — я вернулась домой. Я перед боем медальон целовала…».
«Она заслонила от осколка мины любимого человека. Осколки летят — это какие-то доли секунды… Как она успела? Она спасла лейтенанта Петю Бойчевского, она его любила. И он остался жить. Через тридцать лет Петя Бойчевский приехал из Краснодара и нашел меня на нашей фронтовой встрече, и все это мне рассказал. Мы съездили с ним в Борисов и разыскали ту поляну, где Тоня погибла. Он взял землю с ее могилы… Нес и целовал… Было нас пять, конаковских девчонок… А одна я вернулась к маме…».
«И вот я командир орудия. И, значит, меня — в тысяча триста пятьдесят седьмой зенитный полк. Первое время из носа и ушей кровь шла, расстройство желудка наступало полное… Горло пересыхало до рвоты… Ночью еще не так страшно, а днем очень страшно. Кажется, что самолет прямо на тебя летит, именно на твое орудие. На тебя таранит! Это один миг… Сейчас он всю, всю тебя превратит ни во что. Все — конец!».
«Пока он слышит… До последнего момента говоришь ему, что нет-нет, разве можно умереть. Целуешь его, обнимаешь: что ты, что ты? Он уже мертвый, глаза в потолок, а я ему что-то еще шепчу… Успокаиваю… Фамилии вот стерлись, ушли из памяти, а лица остались…».
«У нас попала в плен медсестра… Через день, когда мы отбили ту деревню, везде валялись мертвые лошади, мотоциклы, бронетранспортеры. Нашли ее: глаза выколоты, грудь отрезана… Ее посадили на кол… Мороз, и она белая-белая, и волосы все седые. Ей было девятнадцать лет. В рюкзаке у нее мы нашли письма из дома и резиновую зеленую птичку. Детскую игрушку…».
«Под Севском немцы атаковали нас по семь-восемь раз в день. И я еще в этот день выносила раненых с их оружием. К последнему подползла, а у него рука совсем перебита. Болтается на кусочках… На жилах… В кровище весь… Ему нужно срочно отрезать руку, чтобы перевязать. Иначе никак. А у меня нет ни ножа, ни ножниц. Сумка телепалась-телепалась на боку, и они выпали. Что делать? И я зубами грызла эту мякоть. Перегрызла, забинтовала… Бинтую, а раненый: «Скорей, сестра. Я еще повоюю». В горячке…».
«Я всю войну боялась, чтобы ноги не покалечило. У меня красивые были ноги. Мужчине — что? Ему не так страшно, если даже ноги потеряет. Все равно — герой. Жених! А женщину покалечит, так это судьба ее решится. Женская судьба…».
«Мужчины разложат костер на остановке, трясут вшей, сушатся. А нам где? Побежим за какое-нибудь укрытие, там и раздеваемся. У меня был свитерочек вязаный, так вши сидели на каждом миллиметре, в каждой петельке. Посмотришь, затошнит. Вши бывают головные, платяные, лобковые… У меня были они все…».
«Мы стремились… Мы не хотели, чтобы о нас говорили: «Ах, эти женщины!» И старались больше, чем мужчины, мы еще должны были доказать, что не хуже мужчин. А к нам долго было высокомерное, снисходительное отношение: «Навоюют эти бабы…»».
«Три раза раненая и три раза контуженная. На войне кто о чем мечтал: кто домой вернуться, кто дойти до Берлина, а я об одном загадывала — дожить бы до дня рождения, чтобы мне исполнилось восемнадцать лет. Почему-то мне страшно было умереть раньше, не дожить даже до восемнадцати. Ходила я в брюках, в пилотке, всегда оборванная, потому что всегда на коленках ползешь, да еще под тяжестью раненого. Не верилось, что когда-нибудь можно будет встать и идти по земле, а не ползти. Это мечта была!».
«Идем… Человек двести девушек, а сзади человек двести мужчин. Жара стоит. Жаркое лето. Марш бросок — тридцать километров. Жара дикая… И после нас красные пятна на песке… Следы красные… Ну, дела эти… Наши… Как ты тут что спрячешь? Солдаты идут следом и делают вид, что ничего не замечают… Не смотрят под ноги… Брюки на нас засыхали, как из стекла становились. Резали. Там раны были, и все время слышался запах крови. Нам же ничего не выдавали… Мы сторожили: когда солдаты повесят на кустах свои рубашки. Пару штук стащим… Они потом уже догадывались, смеялись: «Старшина, дай нам другое белье. Девушки наше забрали». Ваты и бинтов для раненых не хватало… А не то, что… Женское белье, может быть, только через два года появилось. В мужских трусах ходили и майках… Ну, идем… В сапогах! Ноги тоже сжарились. Идем… К переправе, там ждут паромы. Добрались до переправы, и тут нас начали бомбить. Бомбежка страшнейшая, мужчины — кто куда прятаться. Нас зовут… А мы бомбежки не слышим, нам не до бомбежки, мы скорее в речку. К воде… Вода! Вода! И сидели там, пока не отмокли… Под осколками… Вот оно… Стыд был страшнее смерти. И несколько девчонок в воде погибло…».
«Мы были счастливы, когда доставали котелок воды вымыть голову. Если долго шли, искали мягкой травы. Рвали ее и ноги… Ну, понимаете, травой смывали… Мы же свои особенности имели, девчонки… Армия об этом не подумала… Ноги у нас зеленые были… Хорошо, если старшина был пожилой человек и все понимал, не забирал из вещмешка лишнее белье, а если молодой, обязательно выбросит лишнее. А какое оно лишнее для девчонок, которым надо бывает два раза в день переодеться. Мы отрывали рукава от нижних рубашек, а их ведь только две. Это только четыре рукава…».
«Как нас встретила Родина? Без рыданий не могу… Сорок лет прошло, а до сих пор щеки горят. Мужчины молчали, а женщины… Они кричали нам: «Знаем, чем вы там занимались! Завлекали молодыми п… наших мужиков. Фронтовые б… Сучки военные…» Оскорбляли по-всякому… Словарь русский богатый… Провожает меня парень с танцев, мне вдруг плохо-плохо, сердце затарахтит. Иду-иду и сяду в сугроб. «Что с тобой?» — «Да ничего. Натанцевалась». А это — мои два ранения… Это — война… А надо учиться быть нежной. Быть слабой и хрупкой, а ноги в сапогах разносились — сороковой размер. Непривычно, чтобы кто-то меня обнял. Привыкла сама отвечать за себя. Ласковых слов ждала, но их не понимала. Они мне, как детские. На фронте среди мужчин — крепкий русский мат. К нему привыкла. Подруга меня учила, она в библиотеке работала: «Читай стихи. Есенина читай»».
«Ноги пропали… Ноги отрезали… Спасали меня там же, в лесу… Операция была в самых примитивных условиях. Положили на стол оперировать, и даже йода не было, простой пилой пилили ноги, обе ноги… Положили на стол, и нет йода. За шесть километров в другой партизанский отряд поехали за йодом, а я лежу на столе. Без наркоза. Без… Вместо наркоза — бутылка самогонки. Ничего не было, кроме обычной пилы… Столярной… У нас был хирург, он сам тоже без ног, он говорил обо мне, это другие врачи передали: «Я преклоняюсь перед ней. Я столько мужчин оперировал, но таких не видел. Не вскрикнет». Я держалась… Я привыкла быть на людях сильной…».
«Муж был старшим машинистом, а я машинистом. Четыре года в теплушке ездили, и сын вместе с нами. Он у меня за всю войну даже кошку не видел. Когда поймал под Киевом кошку, наш состав страшно бомбили, налетело пять самолетов, а он обнял ее: «Кисанька милая, как я рад, что я тебя увидел. Я не вижу никого, ну, посиди со мной. Дай я тебя поцелую». Ребенок… У ребенка все должно быть детское… Он засыпал со словами: «Мамочка, у нас есть кошка. У нас теперь настоящий дом»».
«Лежит на траве Аня Кабурова… Наша связистка. Она умирает — пуля попала в сердце. В это время над нами пролетает клин журавлей. Все подняли головы к небу, и она открыла глаза. Посмотрела: «Как жаль, девочки». Потом помолчала и улыбнулась нам: «Девочки, неужели я умру?» В это время бежит наш почтальон, наша Клава, она кричит: «Не умирай! Не умирай! Тебе письмо из дома…» Аня не закрывает глаза, она ждет… Наша Клава села возле нее, распечатала конверт. Письмо от мамы: «Дорогая моя, любимая доченька…» Возле меня стоит врач, он говорит: «Это — чудо. Чудо!! Она живет вопреки всем законам медицины…» Дочитали письмо… И только тогда Аня закрыла глаза…».
«Пробыла я у него один день, второй и решаю: «Иди в штаб и докладывай. Я с тобой здесь останусь». Он пошел к начальству, а я не дышу: ну, как скажут, чтобы в двадцать четыре часа ноги ее не было? Это же фронт, это понятно. И вдруг вижу — идет в землянку начальство: майор, полковник. Здороваются за руку все. Потом, конечно, сели мы в землянке, выпили, и каждый сказал свое слово, что жена нашла мужа в траншее, это же настоящая жена, документы есть. Это же такая женщина! Дайте посмотреть на такую женщину! Они такие слова говорили, они все плакали. Я тот вечер всю жизнь вспоминаю…».
«Под Сталинградом… Тащу я двух раненых. Одного протащу — оставляю, потом — другого. И так тяну их по очереди, потому что очень тяжелые раненые, их нельзя оставлять, у обоих, как это проще объяснить, высоко отбиты ноги, они истекают кровью. Тут минута дорога, каждая минута. И вдруг, когда я подальше от боя отползла, меньше стало дыма, вдруг я обнаруживаю, что тащу одного нашего танкиста и одного немца… Я была в ужасе: там наши гибнут, а я немца спасаю. Я была в панике… Там, в дыму, не разобралась… Вижу: человек умирает, человек кричит… А-а-а… Они оба обгоревшие, черные. Одинаковые. А тут я разглядела: чужой медальон, чужие часы, все чужое. Эта форма проклятая. И что теперь? Тяну нашего раненого и думаю: «Возвращаться за немцем или нет?» Я понимала, что если я его оставлю, то он скоро умрет. От потери крови… И я поползла за ним. Я продолжала тащить их обоих… Это же Сталинград… Самые страшные бои. Самые-самые… Не может быть одно сердце для ненависти, а второе — для любви. У человека оно одно».
«Моя подруга… Не буду называть ее фамилии, вдруг обидится… Военфельдшер… Трижды ранена. Кончилась война, поступила в медицинский институт. Никого из родных она не нашла, все погибли. Страшно бедствовала, мыла по ночам подъезды, чтобы прокормиться. Но никому не признавалась, что инвалид войны и имеет льготы, все документы порвала. Я спрашиваю: «Зачем ты порвала?» Она плачет: «А кто бы меня замуж взял?» — «Ну, что же, — говорю, — правильно сделала». Еще громче плачет: «Мне бы эти бумажки теперь пригодились. Болею тяжело». Представляете? Плачет».
«Это потом чествовать нас стали, через тридцать лет… Приглашать на встречи… А первое время мы таились, даже награды не носили. Мужчины носили, а женщины нет. Мужчины — победители, герои, женихи, у них была война, а на нас смотрели совсем другими глазами. Совсем другими… У нас, скажу я вам, забрали победу… Победу с нами не разделили. И было обидно… Непонятно…».
«Первая медаль «За отвагу»… Начался бой. Огонь шквальный. Солдаты залегли. Команда: «Вперед! За Родину!», а они лежат. Опять команда, опять лежат. Я сняла шапку, чтобы видели: девчонка поднялась… И они все встали, и мы пошли в бой…».
СТАРИК ШАГНУВШИЙ в БЕССМЕРТИЕ
Удивительное дело, факт совершённого подвига был признан сразу, о нём писали газеты, книги, журналы, но почему-то только спустя 20 лет, уже после смерти героя, его посчитала необходимым наградить власть.
САМЫЙ ПОЖИЛОЙ ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА
Его дружба с лесом началась с детства. Он знал здесь каждую тропинку, каждый кустик. Он рос и мужал среди родной природы, среди легенд и сказаний, уходящих к далекую древность, воспевающих любовь к своей земле, к своей Родине. Многое пережил на своём веку крепостной мальчишка. Матвейка, сын Кузьмы из деревни Куракино, потом глава большой семьи Матвей Кузьмич Кузьмин, уважаемый человек в округе, кумир и любимец сельских ребятишек восьмидесятипятилетний дед Матвей. Долго он жил. А вот теперь прощается с жизнью...
ТИ ДОЛЬЖЕН шагать! Форвертс! — толкает его в спину гитлеровец. Холодный ствол пистолета упирается в обнаженную голову старика. Дед Матвей медлит, стараясь выиграть время, торгуется:
— Господин офицер! Подкиньте ещё тысчонку! Хоть несколько сотен…
— Хо-хо! — смеётся фашистский офицер. Ему приятно. Он покупает честь старика ценой его предательства. Он покупает родину этого деда, ему не жалко нескольких сотен.
— Гут! Одна тысяча плюс! Форвертс!
Дед Матвей, тяжело переступая, идёт вперед. Рядом с ним вражеский офицер, за ним — батальон немецких лыжников. Дед Матвей ведёт их в обход советской воинской части.
Ещё несколько часов назад он был свободным советским человеком. Он шёл в эту лютую февральскую ночь 1942 года из соседней деревни, куда он успел уйти с отходящими советскими войсками, в свою родную деревню. Она осталась в нейтральной зоне. Там находилась и дочь с внуками. Дед Матвей с сыном Василием успел сходить туда один раз, вывезти ребятишек на санях. Сейчас они шли за продуктами, за одеждой.
Скоро рассвет. Ничего, успеем вернуться. — сказал старый Матвей, когда до деревни было уже рукой подать.
Резкий окрик немецкого офицера остановил их. Они наткнулись на авангард немецкого лыжного батальона, выступившего в ночной поход, чтобы снять боевое охранение обороняющихся советских частей и обеспечить внезапную атаку.
— Он хворый, в армию его не взяли, — заслонил собой щуплого сына коренастый Матвей.
— Гут. Кранк не надо. Ти здоров. Ти поведёшь. В тил советских войск, получайт много денег. Не поведешь... — черный глазок пистолета уперся в глаза старику.
У деда Матвея возник план: затянуть время, чтобы Василий успел добраться до ближайшей нашей части, предупредить опасности. Старик медлил. «торговался», просил «накинуть» лишнюю тысчонку.
— Пошли, — сказал он наконец. — проведу там, где никто не ходил…
До тылов наших войск можно было идти напрямую. Всего час пути. Дед Матвей свернул влево.
Вот он. родной лес. Не раз он спасал его от беды, а в давние времена — от голодной и холодной смерти.
— Спаси, родимый, ещё раз, — мысленно обратился дед к лесу, как к живому существу.
Долго дед Матвей кружил немцем по лесу и болотам. Наконец ольховые заросли оборвались у заснеженного поля. На краю его выросла фигура деда Матвея. Он распахнул овчинный полушубок, вытер пот со лба, с надеждой и тревогой вглядываясь вдаль. Знал Матвей Кузьмин, что наступил его смертный час, но был спокоен. Медленным взглядом обвел окрестность, с детства знакомые каждый кустик и деревцо. Прощай, лес! Прощайте, внуки, прощайте, дети, прощай, Родина!
С треском разорвалась тишина. Это сын его Василий Кузьмин привёл советские части.
— Сынки родные, не жалейте меня! Бейте гадов! — крикнул дед Матвей и рухнул с простреленным немецкой пулей сердцем...
Он умер. Но имя его бессмертно, оно вписано золотыми буквами в книгу истории нашей Родины.
На месте гибели советского патриота, повторившего подвиг Ивана Сусанина, стоит обелиск герою, была открыта и мемориальная доска. В 1965 году в дни празднования двадцатилетия Победы в Великой Отечественной войне, Матвею Кузьмичу Кузьмину было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Сначала Матвей Кузьмич был похоронен в родной деревне Куракино, но в 1954 году состоялось торжественное перезахоронение останков героя на братском кладбище города Великие Луки.
В городе Великие Луки его именем названа улица.
В городе Великие Луки на стеле в честь героев Великой Отечественной войны на барельефе увековечен его подвиг.
В Москве на станции метро «Партизанская» установлен памятник - Матвею Кузьмичу Кузьмину.
Прекрасный финал жизни, отдать её «за други своя», за Родину свою, что может быть лучше?!..
Вечная Память герою!..
Виды кораблей
Когда прибрежные цели в Европе были разграблены викинги поплыли на своих кораблях по миру. Через Португалию они повернули на восток и по Средиземному морю дошли до Крита и Сирии. Другая группа пошла на запад и дошла до Гренландии с Канадой.
Викинги настолько любили свои корабли, что умирали в них, в драккарах хоронили знать. Конечно, неверно считать, что у викингов были суда только одно типа «драккары». Разнокалиберный флот скандинавских разбойников формировался под разные цели и различался по числу весел, размеру и грузоподьемности.
Речной кораблик похожий на лодку имел 6 весел и назывался sexaeringr. Суда внутренних вод в 30 весел назывались karvi. Торговые мирные корабли называлиcь knar. Лишь потом шли прибрежные ударные корабли скеи, на Руси их назовут лодьями. И наконец гигантские ударные корабли - драккары в 22 метра, названные так за драконий нос.
Интересно, что до начала морских атак Европы в конце VIII века викинги не использовали парус. Ранние скандинавы были знакомы и с римским парусом и с христианским, но не применяли паруса. В северных фьордах, озерах и реках весел было достаточно. Лишь с началом набегов они стали ставить паруса, чтобы пересекать моря и океаны.
Как строили
Верфь, если так можно назвать небольшой цех, передавалась по наследству. Суда строились без чертежей, а весь план сборки находился в голове. Поэтому корабелы верфей высоко ценились ярлами по понятным причинам. Ведь за самого отважного воина дадут однократный выкуп, а семья корабелов будет приносить деньги постоянно как вклад в банке.
На верфи работала бригада мастеров и первой задачей было найти хороший лес. Дуб шел на хребет судна (киль) и обшивку, вместе они создавали дубовый корпус. Мачту и весла делали из сосны, а остальные детали комбинировали из двух пород. Отходов не оставалось, даже опилки шли в дело, ими коптили рыбу. Параллельно трудились кузнецы, они сваливали рядом мешки гвоздей и скоб, ими скрепляли деревянные элементы.
К XII веку флотилии норманнов сновали между колониями викингов на двух континентах и множеством островов, разбросанных на тысячи километров. Маленькие и большие скандинавские эскадры плыли по Днепру из варяг в греки, плыл в Иран по булгарской Волге и Каспию, по Балтийскому,Средиземному морям, океану в Гренландию и Америку.
Викинги везли разбойничьи отряды удальцов, семьи колонистов, скот, лес и железо. Грабили, торговали, высаживались и исследовали. Отважные мореходы на драккарах плавали до 30 дней без захода в порт.
Не зная компаса, викинги следовали вдоль побережья не упуская землю из виду, а когда приходилось уходить в океан ориентировались по звездам, морским течениям, птицам и даже цвету воды. Это была кульминация морского дела накануне окончания Эпохи викингов в XII в.
Ученые предупредили о наступлении «невозможной» жары
Ученые предупредили, что в скором времени на Земле наступит «невозможная» жара. Об этом пишет Sky News.
Специалисты напомнили, что недавно в канадской деревне Литтон был зафиксирован беспрецедентный для этого региона температурный рекорд в 49,6 градусов, что спровоцировало лесные пожары и привело к гибели сотен людей в США и Канаде. По мнению ученых, планета переступила порог, при котором небольшое потепление может повлечь за собой экстремальный рост температур.
В результате статистического анализа эксперты пришли к выводу, что такая жара обычно случается в диапазоне тысячи лет и, если бы не глобальное потепление, это происходило бы в 150 раз реже, полагают специалисты группы по изучению погодных явлений из World Weather Attribution. «Не исключено, что сегодня мы наблюдаем экстремальную жару, которую ожидали при гораздо большем потеплении климата», — заявил Фредерике Отто из Оксфордского университета.
По прогнозу специалиста Королевского нидерландского метеорологического института Сьюкье Филиппа, в будущем такая жара на Земле будет гораздо чаще, хотя раньше такое было «невозможно». Если температура на планете к 2040 году повысится в среднем на два градуса, то катаклизмы, подобные тому, что происходило в канадском Литтоне, будут происходить каждые пять-десять лет, пришли к выводу ученые.
Ранее ученые из университета Монаша в Мельбурне и Шаньдунского университета в Китае подсчитали, что ежегодно из-за глобального потепления погибают несколько миллионов людей. Они проанализировали данные 43 стран на всех континентах и выяснили, что от простуды люди умирали на 0,5 процента реже, а число летальных исходов от жары выросло на 0,2 процента. Самый высокий уровень смертности от тепла зафиксирован в Европе, от холода — в африканских странах.
Свежие комментарии